Остановился подполковник на берегу того самого озера, откуда бежал Чимит, вызвав ужасную ярость Джекобса. Вечер был светлым, и «родной племянник великого путешественника», а точнее его однофамилец, с жадностью кинулся ощупывать дрожащими руками несомненные следы того, что здесь лагерем стояли американцы: валялись консервные банки, которые подполковник поднимал с земли, запускал грязный палец и тщательно облизывал; поднеся к глазам одну из банок, подполковник вздрогнул — торжествующий возглас огласил берег пустынного озера.
— Я спасен! — кричал он.
На банках было написано: «Изготовлено в США». Когда же в руки попала скомканная страница газеты, подполковник осторожно её разгладил и, испустив долгий радостный вопль, к ужасу Чимита, стал прыгать на одной ноге, повторяя: «Вашингтон пост»! «Вашингтон пост»! «Вашингтон пост»!
Чимит осторожно отполз. У бурят к сумасшедшим относились с мистическим ужасом — в человека ведь вселился злобный дух! Перебежками между кустами приблизился к уныло стоящему на привязи коню. Дрожа всем телом, вскочил в седло, и пустился вскачь, не оглядываясь, будто толстый подполковник, выкрикивавший непонятные слова и облизывавший банки, мог догнать, схватить его.
Было далеко за полночь, когда Чимит, приехав в Устье, большое село на берегу Байкала, нашел девятый дом с краю и пять раз стукнул в окно. В доме зажгли свет, скрипнула дверь, и на крыльцо вышел человек. Сонным голосом встревоженно спросил:
— Эта-та кого там принесло?
— От Бадмы Галанова!
— Вот эт-та да-а! — восхищенно откликнулся, спрыгивая с крыльца, хозяин и поспешил распахнуть ворота.
Чимит взялся было за луку седла, чтобы сойти с коня, по вдруг у него закружилась голова, он упал бы, не подхвати его сильные руки.
— Да ты же... Спишь! — словно издали донесся до сознания Чимита голос, странно знакомый, добрый, даже ласковый, но встревоженный — чей же это голос? как зовут хозяина? почему не может Чимит вспомнить его имя?..
...Говорят, солнце будит человека, даже спрятавшегося от него за каменные стены, в нору, в подземелье. Но никто Чимита не прятал никуда. Он проснулся на широкой лежанке русской печки. Было уже за полдень. Изба Иннокентия Бутырина, просторная и чистая, была вся залита солнцем, вся блистала, искрилась. Казалось, блеск этот шел не только от окон, но и от покрашенных светло-желтой масляной краской стен, от потолка, оттого, что пол был выскоблен тоже до светлой желтизны. Ярко блестел начищенный самовар, пофыркивающий струйками пара, блестел медный поднос, на котором громоздилась горка только что нарезанного пшеничного свежего хлеба, а за столом чинно, степенно сидели мужики. От всего этого на душе Чимита стало светло. Он улыбнулся дяде Иннокентию радостно.
— Ну, паря, давай знакомься! Это командиры партизанские, — сказал дядя Иннокентий, обводя взглядом семерых мужиков. — Это сынок Бадмахи Галанова. С отцом мы в японскую бедовали, помесили грязищу маньчжурскую, попили ханшиуу, яз-зви ее дери, дрянной китайской водки из гаоляна... Ну, садись, паря, подкрепляйся!
Хозяйка внесла большую деревянную чашу с дымящимися пельменями.
— Чем богаты, тем и рады! — с поклоном проговорила она. Чимиту показалось, что хозяйка пропела эти слова. Мужики стали накладывать пельмени в глубокие деревянные чашки. Чимиту пельмени наложила сама хозяйка.
После обеда Чимит рассказал все, что видел в американском отряде и что передавал отец.
— Ну, мужики, подумали? Давай говорить будем! — после нескольких минут молчания сказал Бутырин.
— До ущелья Согжоев, кажись, сутки ходу? — уточнил один.
— Ежели долгий бой — нам будет хана. Патронов мало. Надо придумать наподобие летнего грома: трах-бах! Шуму чтоб было — до небес! — заметил другой.
— Гранатами надо их да залпами — коней сбить, чтобы очумели да подавили своих же, — предложил третий.
Дядя Иннокентий, подытоживая, заговорил неторопливо:
— Ладные мысли высказаны, мужики. Верно, гранатами их надо глушить. Их хватает у нас, вчерась из Иркутска подослали по морю. Обещаны патроны, но ждать нам недосуг. Надо отобрать хороших ребят-городошников — пусть они пошвыряют, чтоб мериканам небо с ладошку показалось! И верно насчет залпов. Коней напугать надо как следовает — тогды долгому бою не бывать. Залпа четыре трахнем. Ежели удержатся — прицельно бить. Ишо нет вопросов? Через два часа выступать! А знаете, мужики, я сначала ни хрена не понял из задумки ревкома: как это отдать золото мериканам? А потом дотумкал: здорово придумано! Выходит, мериканам этим спасибо сказать надо — золото помогают нам вывезти! А то ить чисто замучили из ревкома: «Что слышно из Черной Пасти?», «Хорошо ли вооружены шахтеры?». Теперь, кажись, все!
— Дядя Иннокентий, а я? Поеду с вами? — поняв, что разговор закончен, подал голос Чимит.
Иннокентий Бутырин оглядел его, махнул рукой.
— Возьмем! Придется ему и ружьишко дать, а то ить заплачет казак. Как думаете, мужики: можно казака безоружно в бой посылать?
— Надо, надо ему ружжо выдать! — сказал один из командиров. — Коня-то как здорово выручил!
Мужики еще попили чаю, не торопясь, разошлись. Чимит никак не мог сообразовать такое их поведение с тем, что было решено: выступать через два часа! Почему же они нисколько не торопились? С этим вопросом он обратился к дяде Иннокентию.
— Эт-то хорошо ты заметил, — улыбнулся Бутырин. — У нас мужик сурьезный, суеты он не любит, он тебе скажет: «Хочешь торопиться — не спеши!» В назначенный час он будет на коне... Так, говоришь, энтот круглолицый к Черной Пасти подался? Ужели он лазутчик от банды?..
— Нет, дядя Иннокентий, они только втроем и блукали в тайге. Никак не может быть, чтоб от банды!..
— Хорошо, ежли так, — задумчиво произнес Бутырин. — А то вдруг от банды какой, и она расколотит мериканов?..
ДИПЛОМАТЫ ИЗ ЧЕРНОЙ ПАСТИ
Семь Старцев[3], вдоволь наслушавшись воинственных выкриков майора Джекобса, смеясь, начали продвигаться к зениту, чтобы успеть к рассвету заглянуть в дымоходы юрт всех злодеев, готовящих преступления. Эти Старцы, говорится у бурят, ведут счет преступлениям на Земле — все они видят со своей ночной высоты, все они знают, но ничем помочь не могут никому. Могут только плакать от жалости к жертвам преступлений — и слезы их ложатся росой на предутренней Земле. Наверняка Семь дотошных Старцев заглядывали в один из домов поселка, а точнее в землянку, где всю ночь не спали люди, собранные для решения важного дела. Стены этого дома возвышались над землей всего на три-четыре бревна. Вряд ли видели даже Семь Старцев такое сооружение. Чтобы попасть в него, надо спуститься по ступенькам в подземелье. Но войдя в него, всякий остановится ошеломленный, ибо попадает в настоящий дворцовый зал! Паркетный пол, стены из карельской березы, потолок из мореного дуба, который опирается на столбы-колонны, с трех сторон обшитые полированными листами, а с четвертой — чудо-зеркалом, то невообразимо вытягивающим человека, превращая его в худосочное змеевидное существо с громадной головой, то в карлика чудовищной толщины с крошечной головкой. Три незеркальные стороны этих столбов были разрисованы, изображая ветви всех деревьев, какие только растут в Сибири, а на этих ветвях так похоже, так красочно нарисованных, что хотелось даже потрогать, сидели все птицы, что водятся в сибирских лесах. Было видно, что над этими листами работали не мастера из азиатских стран, а умельцы с русского севера, с Беломорья, родного Самойлову.
