— ого–го! — Тут Тышковский поцеловал кончики пальцев.
— Правда, Васька? — хлопнул он по плечу товарища.
Но Орловцев, ошеломленный такой длинной речью «глухонемого», в свою очередь мог только ответить:
— М–м–м…
***
Веселов и Тышковский уехали вперед в Туркестан и ждали там Клавдия Петровича.
Профессор уже собирал свои вещи, вернее — вытаскивал их из ящиков и шкафов и разбрасывал по всей квартире. Костя терпеливо наводил порядок.
Он старался заменить туркмена. По утрам Костя мчался за Клавдием Петровичем, догонял его на лестнице и надевал на него забытый пиджак. Днем мальчик хозяйничал, вечером кормил профессора.
Теперь уж не Клавдий Петрович возил Костю к Мирза- шу, а наоборот: мальчик доставлял туда профессора.
Мирзаш всякими способами проверял, все ли в порядке на Сивцевом Вражке. Костя давал точные ответы до тех пор, пока больной со вздохом облегчения не опускал на подушку свою беспокойную голову и не шептал:
— Хорош мальчик! Ах, хорош!
Костя постепенно укреплял доверие Мирзаша.
Зато к насмешливому Вите Мирзаш относился все враждебнее. Его сердило то, что Витя не питал никакого уваже
ния ни к нему, ни к самому профессору.
А Витя не замечал этой неприязни и ежедневно доказывал товарищу, что профессор свободно мог бы их взять с собой.
— Лишние два человека в таком деле — не обуза, — рассуждал Витя, — особенно такие люди, как мы.
Костя не отвечал. Он жарил котлеты.
— Я стреляю, — продолжал Витя, — езжу верхом, знаю язык Средней Азии, ем немного.
— Положим, — перебил Костя, — ешь ты за троих, язык знаешь неважно, да и стреля…
— Ну, и врешь, стреляю я хорошо. Даже Халим говорил…
— Пусть — хорошо. Только боюсь, что этого мало. Главное в этом деле, по–моему, не профессор, а Мирзаш. Его и уговаривай.
Но Витя не желал уговаривать Мирзаша. Он предпочитал бегать по Москве и глазеть на шумные улицы. Возвращаясь на Сивцев Вражек, Витя усаживался в кресло и мечтал о поездке в Азию (он был твердо убежден в том, что поедет) или же поддразнивал Костю, который возился с профессорским хозяйством.
Мирзаш был отчасти прав.
К профессору Витя действительно не чувствовал особенного уважения. Маленький рассеянный человечек казался мальчику чудаком, и Витя не понимал, как этот чудак может быть профессором, ученым, знаменитостью. Археологией Витя не интересовался. И его удивляло то, что профессор, равнодушный к еде и платью, так дорожит старыми вещами, которые хранились в стеклянных шкафах.
Во всей квартире одни только эти шкафы содержались профессором в безукоризненном порядке. В них Клавдий Петрович хранил кое–какие свои археологические находки. Там были древние монеты, кувшины, пергаменты, украшения. Но лучшие находки Клавдия Петровича хранились в музеях.
Костя почти каждый день принимал от почтальона обширную корреспонденцию. Это были письма от иностранных коллег Клавдия Петровича.
Читая эти письма, профессор иногда улыбался, иногда злился и фыркал. Среди вежливых фраз профессор улавливал недоумение по поводу его совместной работы с «большевиками».
Клавдий Петрович ерошил свои волосы и писал коллегам ответы.
Писал он неразборчивым почерком, похожим на иероглифы. Клавдий Петрович около сорока лет возился то с египетскими, то с китайскими, то с древне–персидскими надписями, оттого, может быть, и его почерк приобрел сходство с этими надписями.
Поэтому немудрено, что однажды Витя принял забытое профессором письмо за китайскую рукопись.
В этот день лил дождь, и Витя от скуки решил заняться наукой и попробовать разобрать незнакомый язык.
В квартире была тишина. Вдруг раздалось удивленное восклицание:
— Костя! А Костя! Я читаю по–китайски, честное слово, читаю.
— Как это так?
— Сам не знаю, но в полчаса я разобрал целую страницу.
— Не ври, Витька!
— Послушай. — Витя стал медленно, по складам читать письмо: — «Го–р–ж-у–с–ь тем, ч–т–о ж-и- в-у…»
— Да ты обалдел! Это же по–русски!
— Вот странно, — удивился Витя, — написано как будто по–китайски, а вслух прочтешь — выходит по–русски. Ну, все равно, прочту дальше — «что жи–ву в со–вет–ск–ой земле».
— Брось письмо. Это ведь не к тебе.
— Не брошу! «Чт–то жекаса…» Костя, какое это слово — жекаса?
— Должно быть научное.
— Должно быть. «Жекаса–ет–ся»… Ничего не понимаю!
— Да это просто написано — «что же касается»!
— Правильно. — «Что же касается ве–ли–ко–го Дзе Ци-ю…»
И хотя Костя уверял, что читать чужие письма — свинство, хотя Витя с ним вполне соглашался, но любопытство осилило.
Слово за словом, строка за строкой — письмо было прочитано.
В этом письме профессор упорно отстаивал советскую науку перед западно–европейскими учеными. Одновременно с советской наукой Клавдий Петрович защищал неведомого Дзе Ци-ю, в существовании которого сомневался кто- то на Западе.
Но профессор позабыл посоветовать своему иностранному коллеге поучиться русскому языку, так как было очень сомнительно, чтоб корреспондент Клавдия Петровича умел читать по–русски.
— Ого! — сказал Витя, вытирая лоб. — Ловко написано, меня даже в пот ударило. Начинаю уважать старичка. Молодчина, честное слово!
— Да, отбрил он этого дядю.
— Но кто этот Дзе Ци-ю? Как ты думаешь?
— Может быть какой–нибудь китайский революционер?
— Я спрошу у Клавдия Петровича.
— Да он ведь узнает тогда, что ты его письма читаешь?
— И пусть себе знает. Мне не страшно!
Раздался звонок. Промокший под дождем профессор вошел в комнату. Он радостно объявил, что со всеми делами успел покончить и через три дня уезжает в Туркестан. Он собирался ехать через Астрахань и Каспийское море, чтобы на вольном воздухе набраться сил и бодрости для предстоящей экспедиции.
— А морем — не страшно?
— Тем, кого не укачивает, только приятно.
— А вас не укачивает?
Клавдий Петрович ухмыльнулся.
— Я ездил несколько раз, и лучше меня никто не держался на пароходе. — Профессор стащил с себя мокрые ботинки и надел ночные туфли.
— Через три дня! — шепнул Витя товарищу.
— Да. Как же мы?
— Наладится!
А пока Витя стал расспрашивать Клавдия Петровича насчет Дзе Ци-ю.
Клавдий Петрович хоть и не очень понятно, но охотно и подробно пустился в объяснения.
В конце концов Витя понял, что Дзе Ци-ю жил четыре тысячи лет назад в Китае и по каким–то причинам бежал оттуда. О своем бегстве и о скитаниях Дзе Ци-ю написал книгу, отрывки которой были найдены при раскопках старого Мерва в Туркестане. Эта книга была прислана профессору Петровскому для научного исследования. Язык, на котором она была написана, оказался крайне трудным и настолько отличался от всех древних китайских наречий, которые были до сих пор известны, что многие западно–европейские ученые отрицали и подлинность записок и вообще существование Дзе Ци-ю.
