кринка с рассолом капустным стоить. По такому делу рассол – самое налучшее средство… от бутылей найденных.
Бабку не переспоришь! Да и я не в том состоянии, чтобы перечить.
А кухня-то как далеко у нас устроена! Раньше никогда не замечал… Ох! Наконец-то, добрался. Вот он – капустный рассол… холодненький, кисленький… самое то!
Под бабкино ворчание голову потихоньку стало отпускать, и животу полегчало. Всё ещё придерживая голову рукой, сидел на лавке, наслаждаясь ощущениями. Невольно вспомнил Уруса с Лийской.
И что меня торкнуло спросить?
– Баб, а ты чего так Лийсу невзлюбила?
Бабка так и застыла возле ларя, из которого доставала хлеб, напечёный матерью впрок. А после развернулась и села на ларь, как на лавку – за что нас, детей, всё время ругала нещадно.
– А ты чегось Лийску-то помянул? Аль опять Уруска с ей любится? Вот, лисица окаянная! Опять парня с панталыку сбивает! Зараза такая! Сколько ж вкруг её оборотней вьётся – бери любого. Так нет ведь, никого не подпущает, с Уруской по углам тискается, а его из-за её, того и гляди, порешат…
– Баб, ты чего говоришь-то? С чего это Уруса порешат?
– Да ты глупый штоль совсем, Горка? Вспомни-к, пять днёв назад – каков Уруска домой-то приполз? Весь рваный да покусанный… У его ж и ребра поломаны были, лапы совсем не шли… Говорю, приполз, дружок евоный приволок! Таруся ему траву оборотную заваривала. Так отделали, что без травы обернуться силов не хватало!
– Да меня дома тогда не было. Мы с Сувором да другими в ночное подались…
– Во-во, ночное… а дома был бы – полюбовалси бы на братца-то! Ладнось, мы оборотни, обернулся – и нет ничо, а если б человеком был? Как есть, помёр бы от таких битьёв!
– А кто его и за что?
– Ну, правда, Лагор, маненький ты совсем – как есть малец. Это ж надо, у оборотнихи течка, а тебе и нет ничо, даже носом не повёл…
– Баб, да скажи толком – при чём тут оборо… Баб, это у Лийски течка была? И Урус опять ходил на игры?
– Дошло! – бабка аж руками всплеснула. – Он к ей на энти жениховские игры кажный год бегает! Как заневестилась лисица в пятнадцать, а ему ж тады только двенадцать сполнилось – щенок, как есть щенок – а туды ж, побёг. Он же тады ишшо не оборачивался даже, так в человечьем виде и побежал! Ох, деревенские и насмешничали! Там такие волки матёрые, а он… – всхлипнула, – они ж его из жалости не загрызають. Прикусють лапу аль хвост, да измываются всяко, по двору лискиному катают, как шарик, да елозят им навроде веником. Он же каженный раз еле приползает.
Да видел я… Из-за тех унижений брата на Лийскиных игрищах я не любил такие сборища. Хотя раньше, как и все мелкие пацаны, бегал поглазеть на драки претендентов на девушек. И азартно обсуждал с друзьями шансы соперников. А вида поражения старшего брата не переносил. Понимал, что мальчишка – не соперник взрослым оборотням, но не терпел их глумления над Урусом.
– А Лийска что?
– Чо-чо… Не выходит ни к кому! Уж пятый год пошёл… фырчит из окна на женихов-то… они дерутся меж собой, выделываются, хвостами перед ей метут… а она фырчит на них, из дому носа не кажет, пока течка не пройдёт, а потом по кустам с Урусом обжимается. Изведёт его эта лисица. Ты штоль ничё не замечал?
– Да я…
– А и ладно, успеешь ишшо наиграться. Заматереть ишшо надобно перед игрищами-то, а то костёв не соберёшь.
Я что? Спал всё это время? Вокруг меня столько происходит – «дикие» под Ррыка копают. Знаю, что у Уруса любовь давняя. Но чтобы всё зашло так далеко, что брата, того гляди, порешат…
Спросил про лисицу:
– Баб, Лийска – лисица рыжая, а тётка Верена, её мать – волчица, а отец кто?
– У Верены мужа-то никогда не было, она всю жизнь по Ррыку страдает. А Лийска у ей приёмная, да и всем эт известно. А ты никак опять ничо не знашь?
Виновато похлопал глазами. Мне сроду не интересно было, кто по ком вздыхает. Намного интереснее было, когда с дружками в лес подадимся в охотников играть.
– А откуда ж Лийса взялась-то у знахарки?
– А эт, кады Уруску скрали, ему тады токмо три годочка было…
– Чего? Уруса украли?
– Ага-ага… Значит, ты ж тады токмо народился у Таруси, она с тобой тетёшкалась, а Уруса-то во двор поиграться вывела, котёночка ему дала – кошка тоже приплодила. Время к обеду. Мамка-т кашку наварила, да за дитём во двор. А во двору только котёнка маячит, а Уруса-то и нет! Сараи закрыты, и ворота с калиткой прикрыты, дитё само не откроет. Замков-то отродясь не вешаем – нету таких дураков, у оборотней воровать. А тут нашлись, дураки-то! Таруся унюхала чужой дух да взвыла так, что Арит с Ррыком с другого конца деревни в момент примчались. Да и деревенские сбежались – как же, дитё пропало! Так сворой и след взяли, а за деревней-то и потеряли. Ворюги знали всё ж, к кому полезли, пахучего табаку сыпанули. Да не дотумкали, что от табаку у пса нюх отшибёт, а оборотню прочихаться, круг сделать, и он опять на след станет. Ну, те ворюги уже далеконько отбежать успели, на конях ускакали. Всё норовили погоню запутать – то разбежутся, то сбежутся, да табак и травы пахучие сыпют. Только оборотню то не помеха, всё равно догонют. День и ночь без роздыху гнали, одни попеременки оборачивались, а другие на конях скакали… – бабка приложилась к кружке с квасом, видимо, в горле пересохло.
– А кони тоже без роздыху?
– Тадысь новый маг приехал… Да ты его знашь, наш Тимофеич. Он тоже погнался, у ево травы волшебные какий-то были, вот он их в зубы коням и сувал. Говорят, едет, руками машет, чевой-то бубнит, а у всех сил прибавляется – и ходу! Кады ворьёв энтих догнали, Тимофеич без сил свалился, наши его домой в телеге везли. А у ворьёв навроде зверинца было. По клеткам зверьё разное сидело. А в одной клетке наш Уруска и лисичка маненькая. Лисичка мелконькая в ошейнике, а хвостик у ей почти наполовинку отрубленный. А из ранки-то сукровица бежит. Наши-то клетку открыли, а лисичка тявкает. Зубки-то молочные, щекотные, а она рычит, прям по-сурьёзному, кусается! А сама Уруса-то в уголок задвигает да собой загораживает – защищает, значит…
От жалостливых воспоминаний бабка сама взволновалась, захлюпала носом.
– Маг-то сразу понял, что у ей за ошейник – против обороту. Ошейник сняли, а она не оборачивается. Потом унюхали – у ей и в миске с питьём снадобье противу
