— Месяца три сильно страдал. Но вот уже пятнадцать лет, как в рот не беру.
— Разговор будет о новоявленном Леньке Пантелееве?
— О нем. На сегодняшний день мы имеем вот какие исходные данные.
И Михаил Яковлевич подробно ознакомил своего заместителя со всей информацией, какой располагал на данный момент.
— «Пиковая дама», — покачал головой Пряхин. — Кто бы мог подумать, что там такой гадюшник! И наркота, и фальшивые деньги. Ведь на одном казино клуб зарабатывает сумасшедшие деньги, однако все мало. Вот уж действительно, для погрязших в разврате и наживе людей не существует никакого предела. Сам дьявол вселяется в их черные души.
— Вот эта безграничная жадность к наживе в конце концов их и губит, — кивнул Ярцев. — С дурью и фальшивками мы разберемся. А первоочередная наша задача — обезопасить людей от киллера, присвоившего себе кличку петербуржского бандита времен НЭПа Леньки Пантелеева, и взять его. С поличным и, желательно, живым. Полагаю, что он придет к очередной своей жертве с заготовленной «визиткой». По адресу Глушкова и Говорухиной необходимо сейчас же сделать засады из опытных оперативников. По два человека. Переговоры с Глушковым и Говорухиной возьми на себя. Успокой, чтобы люди не волновались.
8
Проводив своего заместителя взглядом до дверей, Михаил Яковлевич механически посмотрел на настольный перекидной календарь — 13 октября. И тут он вспомнил, что это вчерашнее несчастливое число и пятница. А сегодня 14, суббота.
Перевернул листок и ужасно расстроился. На этом листке было написано: «День рождения Машеньки! На работе не задерживаться». Он сокрушенно покачал головой. «Доработался. Даже позвонить домой не соизволил за день. Тем более что и утром ушел из дому потихоньку, не разбудив жену и не поздравив ее. Забыть о таком дорогом ему светлом дне! Свинья, да и только! Скорее, скорее домой!»
Потянулся было к телефону, но тут же махнул на него рукой и, одевшись, выбежал из кабинета.
Часы показывали без двадцати девять: для октября это уже сумерки. Недавно прошел короткий дождь. По мокрым тротуарам, отражавшим тусклый свет уличных фонарей, спешили редкие прохожие. Магистральное шоссе сверкало от яркого света автомобильных фар.
Сбежав по ступенькам в метро, полковник купил в киоске большой букет чайных роз. Через минуту он уже выскочил на поверхность и заспешил домой, на Каменскую.
Конечно же, по закону подлости лифт не работал. И Михаил Яковлевич, перескакивая через ступеньку, устремился на седьмой этаж.
Звонить в дверь не стал, а осторожно открыл ее своим ключом. В двух комнатах свет был потушен, а в третьей, оборудованной под столовую, было светло. Здесь, у порога, степенно и важно сидел огромный черный как сажа, дог. Почуяв хозяина, он молча подошел к нему и с удовольствием потерся о его ногу. Михаил Яковлевич почесал ему за ухом, быстро скинул плащ, снял фуражку, сменил ботинки на комнатные тапочки и с букетом роз заглянул в столовую.
Жена спала, сидя за столом, уронив голову на руки. На ней было его любимое голубое платье. На столе — два столовых прибора, бутылка шампанского и фрукты в вазе.
Михаил Яковлевич тихо прошел к столу, сел напротив жены и положил возле ее рук цветы.
— Машенька, — тихо произнес он, — прости!
Двух негромких слов оказалось достаточно, чтобы жена проснулась.
Мария Петровна подняла голову, открыла голубые глаза и улыбнулась.
— Машенька, прости! — повторил Михаил Яковлевич и поднялся. — Я самая настоящая свинья. В такой день…
— Миша, не надо слов, — нежно вымолвила она и, подойдя к мужу, прижалась к его груди.
— Поздравляю, дорогая! — ласково сказал он и, крепко обняв жену, поцеловал ее в бездонные глаза, а затем в губы, которые Мария Петровна никогда не красила за все свои сорок пять. — Машенька, работы…
— Миша, ни к чему слова, — прошептала она и, осторожно высвободившись из крепких объятий мужа, продолжила: —Давай праздновать. Мой руки — и за стол. Тебя ждут твои любимые пирожки с печенкой и наш любимый торт «Симфония».
— Машенька, как я счастлив, что встретил тебя в жизни.
— Ты знаешь, дорогой, что я тебе отвечу, — ласково улыбнулась Мария Петровна. — Давай лучше помолчим. По нашей традиции потушим свет, зажжем свечи…
Михаил Яковлевич кивнул, нежно привлек к себе жену и с чувством расцеловал ее. Им не нужны были слова. Зачем они, когда за прожитые годы супруги привыкли читать мысли друг друга…
В черных глазах Графа, сидящего у порога столовой, мерцали огоньки зажженных свечей. Наблюдая за хозяевами, дог время от времени склонял голову то на одну сторону, то на другую. На его собачьей душе тоже было хорошо. Собаки очень тонко чувствуют настроение хозяев…
Душераздирающий крик раздался впереди, и Михаил Яковлевич побежал на него по ночной улице. Бежать было очень трудно. Какой-то мужчина со стриженой головой, в полосатой тюремной форме пожизненного заключенного, с искаженным злобой лицом, что было видно при свете уличных фонарей, вывернулся из-за угла здания облсуда и побежал по улице Писарева. В руке его холодно сверкнула сталь ножа. «Наверняка убийца, — мелькнула у полковника мысль, и он прибавил в беге. Сердце бешено стучало, готовое вот-вот выскочить из груди. Между тем незнакомец кинулся в подъезд ближайшего дома. Ярцев — за ним. «Нужно догнать и отнять нож. Отнять и связать, — лихорадочно стучало у него в голове. — Ведь могут быть еще жертвы. Только бы не ушел, уж больно шустрый!» Заскочив в подъезд, который на первом этаже был слабо освещен, Ярцев остановился и стал всматриваться в полумрак, прислушиваясь к малейшему шороху. Незнакомца с ножом нигде не было: ни на лестничной площадке, ни под лестницей. Не слышно было и удаляющихся шагов. «Притаился? Где?» И вдруг услышал на лестнице, двумя этажами выше, торопливые шаги, удаляющиеся вверх. Михаил Яковлевич побежал по лестнице вверх так быстро, как только мог. Благо верхние этажи были лучше освещены. И вдруг он увидел тремя этажами выше человека, который смотрел на него молча и зло. Заметив, что полковник увидел его, он угрожающе потряс окровавленным ножом и снова побежал вверх. Ярцев уже тяжело дышал, а лестница все не кончалась. Наконец он оказался на лестничной площадке последнего этажа. И тут увидел у открытого окна того самого человека в полосатой тюремной форме с ножом в руке, с которого обильно капала алая кровь. На искаженном злобой лице незнакомца четко выделялся шрам на левой щеке, разрезавший и верхнюю губу. Ярцев узнал в этом человеке старого знакомого и с удивлением воскликнул: «Это ты, Бес? Тебя же застрелили на зоне?» — «Да, меня замочил вертухай, — криво усмехнулся Бес и зловеще рассмеялся, — но я пришел с того света, чтобы рассчитаться с тобой, козырной мент». — «Отдай добровольно нож, Бес, — потребовал полковник, — это тебе зачтется на суде как смягчающее обстоятельство». Бес осклабился и зло выкрикнул: «Теперь я вам неподсуден, легавые. Попробуй поймай меня!» И, бросив окровавленный нож в темное окно, он выпрыгнул вслед за ним…
