— Какого черта вы так на меня уставились? — вдруг завопил он, но тут же взял себя в руки.— Проклятый шрам, из-за него все на меня пялятся...
Он деланно засмеялся и потянулся к свой парке.
Я даже не осмеливался спросить, почему он не выдал меня Лэндсу. И почему так всполошился из-за экспедиции Фергюсона. Мне хотелось лишь одного — поскорее избавиться от его присутствия.
— Я должен поспать,— бормотал он, надевая парку.— Поспать. Что вы собираетесь делать теперь? Уезжайте домой, все равно вам никто не поверит.
Я промолчал, и тогда Ларош вернулся от двери. Вновь приблизившись к кровати, он сказал:
— Вы пойдете дальше, так? Пойдете в леса? Попытаетесь их найти?
Я и сам еще не знал, как поступлю, и потому боялся загадывать на будущее дальше того дня, когда попаду на 263-ю милю и увижусь с Дарси.
— Вам туда не пройти,— сказал Ларош.— Никогда. Там ничего нет, только торфяники, кедры, слепни и вода. Озера, озера, озера... Забудьте и думать об этом. Вас ждет смерть.
Послышался топот ног по голым доскам, и в комнату вошел Перкинс.
— Извините,— в нерешительности пробормотал он. Я думал, ты спишь. Если вам надо поговорить наедине...
— Нет, мы уже наговорились, — быстро сказал я. С его приходом мне заметно полегчало.
— Я должен подумать,— подал голос Ларош. — Увидимся утром, когда я высплюсь. Поезд отойдет не раньше восьми часов. Тогда поговорим еще раз.
Он повернулся и медленно, словно лунатик, вышел из комнаты.
— Это был Ларош? — спросил Перкинс.
— Да, — меня била дрожь.
— Так я и думал. Кстати, твое послание ушло в Гус-Бей.
— Спасибо. Извини за хлопоты.
— Пустяки. Ты можешь поспать еще полтора часа. Ларош не должен знать, куда ты отправляешься, я правильно понимаю?
— Да, не должен.
Мгновение спустя Перкинс уже мирно похрапывал, но мне было не до сна. Ларош вел себя чертовски странно. И эта его постоянная напряженность. Здесь что-то крылось, что-то недоступное моему пониманию. «Вы небось думаете, что я их убил». Каким тоном он это произнес! И почему его так волновала экспедиция Фергюсона?
Когда за мной пришел шофер грузовика, Перкинс даже не пошевелился. На улице стоял колючий мороз, звезды растаяли, погасли огни в спящем лагере. Мы поехали назад той же дорогой, миновали аэродром и, трясясь на мерзлых ухабах, подъехали к насыпи, на которой стоял черный в темноте поезд. Водитель высадил меня прямо возле служебного вагона — старого железного сооружения с торчащей над крышей трубой. Как только грузовик отъехал, над моей головой вспыхнул фонарь,
— Кто там? — спросил чей-то голос из тьмы. Я назвался.
— Добрый вечер, я Анри Гаспар.— Кондуктор пожал мне руку. На нем была высокая фуражка с золотой кокардой, казавшаяся нелепой в этой дикой стране.— Вы едва не опоздали, друг мой, мы уже отправляемся. Что ж, входите, будьте как дома.
С этими словами он ввел меня в вагон и куда-то ушел. Внутри было идеально чисто и на удивление уютно. В маленьком купе размещались две двухъярусные койки, а дальше — салон с кожаными сиденьями, столом и дровяной печью, не уступавшей габаритами кухонной. Венчали убранство вагона стены из красного дерева и свисавшая с потолка керосиновая лампа.
Я устало сел. Послышались крики, залился трелью свисток, тоскливо зашелся гудок локомотива, и мы тронулись. Нас тут же поглотил кедровый лес. Стук колес на стыках, холод, чернота ночи. Керосиновая лампа на потолке заплясала. Анри вошел в вагон и принялся заваривать кофе.
Мы выпили по чашке, покурили вместе, и я залез на верхнюю полку. На этот раз я уснул как убитый и проспал довольно долго. Разбудил меня лязг сцепок, я выглянул в запотевшее окно и увидел лишь серые ели, усыпанные снегом.
Мимо проплыла табличка с цифрами 235, и поезд остановился.
— Путешествие окончено,— объявил вошедший Анри.— Пошли, передам вас в руки моему приятелю Жоржу.
Выбравшись из вагона, я увидел, что на этом участке железная дорога шла двумя параллельными колеями. Чуть позади нас на приколе стояла вереница старых пассажирских вагонов, из железных труб над крышами вился дымок.
— Жилые вагоны,— пояснил Анри, когда мы устало потащились по снегу, слой которого уже успел достичь двух дюймов.— Тут позавтракаете. И получите поскорее обмундирование, не то помрете в своих ботиночках. В этом году первый снег выпал раньше обычного.
Мы вскарабкались в четвертый вагон. Во всю его длину тянулся голый стол со скамьями по краям, из дальнего конца шел кофейный дух, слышалось шипение масла на сковородке.
— Жорж! — позвал Анри.
Появился здоровяк в грязном белом переднике. Анри пожал ему руку, представил меня и ушел.
— Завтрак через четверть часа,— объявил Жорж, исчезая за дверью камбуза.
Чуть погодя начали сходиться рабочие. Полуодетые, с красными после сна глазами, они занимали скамьи и сидели в угрюмом молчании. Парнишка вывалил на стол кучу еды — отбивные, ветчину, яйца, огромные буханки хлеба, жестянки с кукурузными хлопьями. Завтрак исчез со стола в мгновение ока, убежали и рабочие, оставив после себя стол, заваленный объедками.
Я сидел и приканчивал свой кофе. Снегопад за окном превратился в сплошную белую стену — большие белые снежинки кружились, словно в танце.
Пришел Жорж, и я спросил его, как добраться до Железной Головы.
— Туда никто не собирается ехать? Он пожал плечами.
— Нет, здешние ребята кладут балласт. Поднимают рельсы и подводят основание. Разве что кто-нибудь проскочит на мотодрезине. Вам нужна одежда? Сейчас слишком холодно для езды на этих машинах.
— А здесь можно достать что-нибудь? Я собирался в спешке...
— Помогу,— сказал он.— Ребята, которые уезжают, всегда оставляют целые тюки. Но это вещи ношеные.
Через несколько минут он притащил грязный узел.
— Выбирайте что угодно. Здесь парка и неплохие ботинки.
Парка представляла собой подбитый войлоком непромокаемый пиджак, почерневший от смазки и грязи. Капюшон был оторван. Нашлась и старая ушанка с козырьком, и перчатки с обтрепанными пальцами, и непромокаемые штаны, которые стояли стоймя из-за пропитавшего их мазута. Штаны были малы, а парка велика, ботинки оказались впору.
Бетонщики стали собираться на работу, и я вышел из вагона вместе с ними. В качества транспорта им служили маленькие вагонетки, сцепленные в тройки.
— Вы едете к Железной Голове? — спросил я начальника.
— Нет, — ответил он и принялся заводить свою мотодрезину.
Была половина девятого. Я решил, что пойду пешком, если до двух часов не будет попутного транспорта. Десять миль. Четыре часа. У Железной Головы я буду в сумерках, тогда меня никто не увидит и я смогу отправиться дальше на север.
