Я изо всех сил отпирался, но она стояла на своем и пригрозила мне: если подобное повторится, накажет меня так, что я надолго это запомню.
Я воспринял эти слова как обычную женскую угрозу и, поскольку терпеть не могу угрюмых лиц, постарался приласкать Бюшольд так, что назавтра она обо всем забыла или, по крайней мере, притворилась…
Две недели прошли относительно спокойно. На шестнадцатый день я перевозил художников в Эдам. Они собирались вернуться в Монникендам тем же вечером, но, увлекшись пейзажами, объявили, что задержат меня до завтра. Я мог бы уехать, сказав им, что не обязан соблюдать наш договор, раз они сами этого не делают, но, понимаете ли, так не поступают с выгодными клиентами. К тому же в Эдаме у меня была прежняя подружка, я не видел ее с тех пор, как женился на Бюшольд; я шел мимо ее окна, она помахала мне из-за занавески; я подмигнул ей в ответ. Это значило: «Договорились, если у меня будет свободная минутка, я зайду тебя навестить». А у меня впереди была не минутка, а целая ночь.
К тому же на этот раз я был совершенно спокоен. Моя подружка принимала меня до моей женитьбы со всякими предосторожностями: по ночам я перелезал через стену, окружавшую сад, потом открывал калитку в палисадник и через окно забирался в ее комнату.
До сих пор никто не знал об этих ночных посещениях, не узнают и теперь.
В одиннадцать часов вечера — темно было, ничего не видно — я подошел к стене, перебрался через нее, открыл калитку, затем влез в окно; за ним меня встретили две прелестные ручки, сразу меня обнявшие.
— Черт возьми, папаша Олифус! — сказал Биар. — От вашего рассказа просто слюнки текут. За здоровье обладательницы этих прелестных ручек!
— Ох, сударь, выпейте лучше за мое, — с меланхолическим видом ответил папаша Олифус, проглотив третий стаканчик тафии.
— Да что такого могло с вами случиться в этой маленькой комнатке, где вас встретили таким приятным образом?
— Это не в комнатке случилось, сударь, а когда я оттуда вышел.
— Продолжайте же, папаша Олифус, мы слушаем; вы рассказываете не хуже Стерна, говорите.
— Ну вот, выйдя из дома подружки, как вы сами понимаете, до рассвета (ведь ей — я вам уже говорил — приходилось быть осторожной, а мне, после того что случилось дома, когда я вернулся из Амстердама, совсем не хотелось быть замеченным) и закрыв калитку, я увидел на дорожке сада препятствие, впрочем пустяковое: протянутую поперек веревочку, нить, из каких вьют тросы. У меня в кармане был нож, я вынул его, открыл и перерезал веревку.
Но в ту же минуту меня огрели палкой по спине, и как огрели! «Ах, негодяй!» — закричал я и схватился за палку. Но с другой стороны никто за нее не держался: она была с помощью искусного приспособления подвешена к стволу груши; перерезав веревку, я отпустил эту палку, и, освободившись, она нанесла мне удар.
Я пустился бежать, потирая ушибленное место. Поначалу я решил, что отец или братья моей подружки что-то заподозрили и, не осмелившись напасть открыто, устроили засаду.
Но в саду и за пределами его было тихо: никто не засмеялся, не сказал ни слова, никто даже не пошевелился, и я, удалившись на цыпочках, тихонько вернулся в гостиницу.
В десять часов мы покинули Эдам, еще через полчаса причалили в Монникендаме.
Как только вдали показался мой дом, я увидел на пороге Бюшольд: она встречала меня с угрюмым видом, и это показалось мне дурным предзнаменованием; сам я, напротив, изобразил на лице улыбку. Но стоило мне войти за порог, русалка закрыла за мной дверь.
«Ах, вот как! — сказала она. — Хорошенькое поведение для человека, который шесть недель как женился».
«Какое поведение?» — с невинным видом поинтересовался я.
«Он еще смеет спрашивать!»
«Конечно».
«Замолчите и отвечайте!»
Ее зеленые глаза сверкали.
«Где вы были сегодня ночью, с одиннадцати часов? Говорите. Где вы провели время с одиннадцати часов вечера до пяти часов утра? Что с вами случилось, когда вы выходили оттуда, проведя там шесть часов?»
«Не знаю, что вы хотите этим сказать».
«Ах, не знаете?»
«Нет».
«Тогда я вам расскажу. Вы вышли из гостиницы в одиннадцать часов, перебрались через стену, открыли калитку палисадника, влезли в окно и проникли в комнату, где оставались до пяти часов утра. В пять часов вы вышли, получили удар палкой и вернулись в гостиницу, потирая спину. Попробуйте сказать, что это неправда!»
Однако я все отрицал. Признаться, в этот раз я не был так в себе уверен, как в прошлый; к тому же при мне было доказательство моей вины — след от удара.
Но, продолжая спорить, я отвлекал Бюшольд, целовал то ручку, то щечку, и, не перестав еще дуться, она в конце концов простила меня, сказав: «Берегитесь: в другой раз так легко не отделаетесь».
«О, — подумал я, — в другой раз я буду так осторожен, что мы еще посмотрим, кто кого».
Она кивнула, как будто хотела ответить: «Да, мы посмотрим!»
Можно было подумать, что эта ведьма Бюшольд читала мои мысли.
Словом, и на этот раз мы в конце концов помирились.
Еще через неделю я повез пассажиров в Ставерен. Путь был долгим, в один день не обернуться, и я не знал, куда деваться вечером; внезапно я вспомнил, что и здесь у меня есть подружка.
Эта была хорошенькая мельничиха; она жила на берегу прелестного маленького озера, расположенного между Батом и Ставереном. Когда я прежде приезжал к ней, то перебирался через озеро вплавь; окно было прямо над водой, я протягивал руку и — хоп! — оказывался в комнате.
На этот раз все было гораздо проще: озеро замерзло. Я достал пару коньков; в десять часов вышел из Ставерена, в четверть одиннадцатого был на берегу озера, в двадцать минут одиннадцатого стоял под окном моей мельничихи.
В ответ на условный сигнал окно отворилось.
На мельнице было известно о моей женитьбе. Мельничиха сначала сердилась на меня; но, поскольку это была добрейшая женщина, ссора не слишком затянулась.
В шесть часов я с ней расстался, совершенно спокойный: на озере никого не было; никто не видел, как я пришел; никто не увидит, как я уйду. Оттолкнувшись, я помчался по льду.
На третьем или четвертом шаге мне показалось, будто лед у меня под ногами затрещал. Я хотел вернуться назад, но было поздно. Я скользил к пролому, в котором плескалась вода: лед раскололся, пока я был у мельничихи. Как я ни упирался пятками, меня несло прямо к дыре. Плюх! И на льду пусто: я в воде.
К счастью, я ныряю как тюлень. Задержав дыхание, стал искать выход. Но подо льдом это не так-то легко! Увидев более прозрачную полосу льда, я поплыл к ней. В это время что-то крепко схватило меня за ногу и потащило в глубину. Я уже раскрыл рот, чтобы глотнуть воздуха, но вместо воздуха хватил воды. Это вовсе не одно и то же — я просто света невзвидел.
