которого на голове торчали два маленьких рожка. Он был в грязных, воняющих тиной лохмотьях, одну из своих ног со свиным копытцем тащил волоком, опираясь на палку. Крепкое копыто было свернуто набок. Нога над ним опухла и багровела, точно спелый помидор. Вместе с угрюмым чертом вошло зловоние, будто от дикого зверя, разом перебив дух вишневого компота.
Черт доковылял до табуретки, сел и вытянул больную ногу. Дед и внук невольно сдвинулись в сторону. Дорофей, которому черта видеть доводилось тоже впервые, от ужаса не мог сдвинуться с места. Коза на нового пациента не обратила ни малейшего внимания. Но стоило нечисти взглянуть на него из-под косматых бровей, как лекарь отмер и робкими шажками приблизился к пациенту. Не решаясь прикоснуться, он осмотрел чертову ногу со всех сторон и заключил заискивающе: «Сломана будет. На место поставить надобно и прочно зафиксировать.»
Черт молчал, но смотрел красноречиво. Дорофей засуетился. Приволок ворох чистых тряпиц, нарезанных полосами, разбавил водой и замесил наилучшей глины. Но к чертовой ноге прикоснуться никак не решался. Но стоило черту вновь насупить косматые брови, взялся за ногу и решительно потянул.
Черт пережил экзекуцию стоически, не издав ни единого звука. Зато у лекаря, а заодно и у Богдана с внуком, сердца ушли в пятки, да там и тряслись как зайцы.
Дорофей уселся на пол и принялся бинтовать ногу тряпицами, обмазывая каждый слой быстро застывающей глиной. Закончив, подтащил маленькую низкую жаровню и разжег огонь, дабы глина скорее схватилась. Не прошло и получаса, как глиняный сапожок затвердел. Черт, по-прежнему не проронивший ни слова, поднялся и опираясь на костыль поковылял к двери. Откуда-то из лохмотьев выпал золотой и глухо звякнул об пол. Только когда дверь за незваным гостем захлопнулась, по лавке пронесся вздох облегчения.
«Ишь ты, и черт, оказывается, может сломать ногу,» – задумчиво проговорил дед Богдан. – «Где это, интересно, он шастает. Вот так, наверное, Слово из Тихого омута на свет снова и вынырнуло.»
Спавший было румянец Дорофея начал возвращаться.
«Часто к Вам заглядывают такие необычные пациенты?» – завел светскую беседу дед.
«Упаси меня от такой напасти,» – открестился лекарь, пробуя на зуб подобранную монету. – «Такой пациент всех остальных распугает.»
«А часто ли черти в столицу захаживают?» – продолжал любопытствовать настырный дед.
«Бывает,» – важно ответил Дорофей.
«А по какой такой надобности?»
«Кто же их чертову надобность разберет,» – флегматично заметил лекарь. – «Говорят, клады черти лучше всех ищут, зарытые, утопленные – все одно, и по этому случаю Лев 16 их и привечает.»
Дед и внук переглянулись. Догадка оказалась верной.
«А лечить их как?» – сыпал вопросами дед. – «Неужто как людей? А коли вылечить не сумеете, то сильно ли они гневаются? Небось и стражу звать приходится? Не жидковаты ли они против рогатых?»
А в это время Аристарх и Терентий уже взломали хлипкий замок на задней двери лекарской лавки и стараясь не шуметь шурудили по углам в поисках короба вранья.
После неудачи с лекарем товарищи немного приуныли. Как было бы просто, если бы потерянное Слово нашлось в закромах Дорофея! Но закон подлости на то и закон подлости. Разумеется, Антипово Слово оказалось именно в последнем коробе вранья. А в том, что достался Дорофею преобладал всякий мусор: данное самой себе на куске желтовато-серого, крошащегося, словно песочное печенье, песчаника обещание некоей Сластены Патоковны сладостей более не есть или хотя бы уменьшить количество потребляемых пряников до килограмма в день (недолго ему осталось, скоро само в песок рассыплется); изъеденный древоточцами деревянный обрубок – слово, данное безвестным мореходом, что коли он вернется с последнего мокрого дела в целости, найти себе занятие на суше; несколько нарушенных клятв в вечной любви (часто встречающийся мусор, позабытый и позаброшенный) и прочее по мелочи.
Теперь следовало искать проход в резиденцию Льва 16, и дело это было почти безнадежное. Чужих в резиденции не было. Все обитатели: от многопудового главного повара, весьма правителем ценимого, до последнего конюшонка были связаны кровными и родственными узами и знали подноготную друг друга до седьмого колена. В общем – мышь не проскочит.
В отличии от многих других властителей, настойчиво впихивающих свои монументальные замки в центрах городов, предки нынешнего Льва пошли другим путем. Многонаселенный, никогда не спящий город Львов беспокоил. Помимо людей законопослушных (или хотя бы равнодушных) он был полон мошенниками, ворами, жуликами и проходимцами всех мастей. Так что только вынеся резиденцию за пределы города и огородив ее отдельной крепостной стеной, Львы могли почивать спокойно.
Столицу и резиденцию разделяло поле. Самое обычное, заросшее буйно цветущими по весне одуванчиками, сменяющимися позже васильками, колокольчиками и клевером. Воздух здесь был свежее, небо голубее, а облетающие столицу за семь верст птицы охотно селились в просторных садах резиденции.
Разнообразные строения теснились на задних дворах: птичники, коптильни, сыроварни, конюшни, амбары, пасеки и рыбные пруды. Лев 16 жил с размахом и без стеснения чем бы то ни было, в том числе городскими стенами.
Летняя кухня, стоявшая в некотором отдалении от прочих строений как потенциальный источник повышенной пожарной опасности, гасила нестерпимым жаром любой залетевший сквознячок. Сегодня в кухне варили варенье. Медные тазы, исходившие сливовым духом, теснились на широкобокой плите. Взмокшие поварята, поминутно понукаемые старшим, споро выковыривали косточки из слив, сваленных во все доступные емкости. Главный повар, алея щеками, аккуратно дул на зачерпнутое ложкой варенье, снимая пробу. Пот стекал по его мощному загривку формируя целый ручеек между лопаток.
В такие дни Стась свою жизнь особенно не любил. Забыл уже как радовался, когда дядька – седьмая вода на киселе, пристроил его сюда. Шутка ли – правителева кухня? Думал, уж тут то как сыр в масле кататься будет. Вышло иначе. Поварятам, коих тут была целая дюжина, поручали лишь чистить овощи, потрошить и ощипывать битую птицу, да мыть ягоды для варенья, вот как сейчас. Сыт, конечно, всегда будешь. Это каким же дураком надо быть, чтобы при кухне голодным остаться? Но честолюбие Стася требовало выхода и настойчиво толкало его в спину в поисках способа выделиться.
И способ нашелся. Одному Богу известно, сколько яиц извел Стась, упражняясь. Но в конце концов научился он взбивать их с такой скоростью, что глазом невозможно было уследить за движением венчика в его руке. Рука у Стася при этом деревенела, а отмирая, колола тысячью иголок. Зато результат превосходил все ожидания. Яичная пена, сбитая из одних лишь белков с сахаром, стояла воздушной стеной. Приготовляли из нее безе, до которого Лев
