Запихнув пациентку с её вещами в заднюю часть машины, девчонка села рядом с водителем. Повернулась.
– Хочешь – сиди, а хочешь – лежи. Но лучше лежи. Тебя не тошнит?
– Да нет, – отозвалась Юля, скрючиваясь на жёсткой лежанке.
– Если вдруг затошнит, под креслом – пакет.
– Окей.
Буквально через минуту после того, как машина тронулась, Кременцова крепко уснула. Приснился ей Алексей Григорьевич Хусаинов. Он что-то ей говорил, шагая из угла в угол какой-то комнаты, а она, слушая его, сидела на стуле в центре этого помещения и качала ногой, закинутой на другую ногу. За широко открытым окном сияло яркое солнце. Сияло так, что было больно глазам, даже отведённым, даже закрытым, и адски жарко. У Кременцовой, что называется, мозги плавились. Она честно, изо всех сил пыталась понять, что ей говорит Хусаинов, но не могла. А он говорил взволнованно, громко, страстно, чуть ли не со слезами. Ни на одну секунду не умолкал.
Когда проезжали, включив сирену, Текстильщики, где в столь позднее время было немало транспорта, Кременцова проснулась. Её подташнивало. Однако, пакет она брать не стала, просто перевернулась на другой бок. Тошнота прошла, и опять сознание захлебнулось тяжёлым бредом. На этот раз её, не способную шевельнуть ни одной конечностью, для чего-то куда-то поволокли по острым камням. К счастью, это длилось недолго.
– Юлька, приехали! Просыпайся!
– А?
Кременцова дёрнулась, рывком села и заморгала. Было темно.
– Я сейчас… Сейчас…
Глаза стали привыкать к темноте. Машина стояла перед торцевой двустворчатой дверью длинного корпуса. Рядом с ней курили трое охранников, вдалеке виднелись ещё какие-то корпуса.
– Да ты у меня чего-то совсем расклеилась, Юлия Александровна, – с беспокойством заметила юная медработница, помогая своей трясущейся подопечной выбраться из машины, – идти-то сможешь?
– Да, ничего! Понеси гитару.
За дверью, слева, был холл с кушетками, справа – регистратура. Дальше тянулся лишь кое-где освещённый жёлтыми лампами коридор длиной во весь корпус.
– Гнойное воспаление, – доложила девчонка, остановившись перед окошком регистратуры.
– Четвёртый, – бросила ей другая девчонка, чем-то похожая на неё. Она пила кофе с двумя коллегами.
Дверь четвёртого кабинета была открыта, и это не удивляло – кроме стола, кушетки и стула, в нём не было ничего.
– Ну всё, жди врача, – сказала работница Скорой помощи, разместив Кременцову с её пожитками на кушетке, – надеюсь, всё обойдётся, и долго не пролежишь. Насколько я знаю, здесь почти все хирурги очень хорошие. Не грусти.
– Спасибо тебе, – промямлила Кременцова и протянула ей руку. Девчонка звонко хлопнула по её ладони ладонью и убежала. Без неё Юля всё-таки загрустила. Но через пять минут пришёл врач – худой, невысокий, с густой седой шевелюрой, столь же седыми усами и нагловатыми глазками. Положив на стол бланк истории, он присел, достал авторучку и сказал:
– Здравствуйте.
– Добрый вечер, – ответила Кременцова. Врач улыбнулся, скользнув по ней быстрым взглядом.
– Скорее, доброе утро. Пожалуйста, назовите вашу фамилию, имя, отчество, год, число и место рождения.
Кременцова всё назвала. Врач всё записал.
– Покажите ногу.
– На ней повязка!
– Снимите её, пожалуйста.
Кременцова не без труда размотала бинт. Взглянув на ступню, врач начал какую-то писанину.
– Лекарства все переносите?
– Вроде, да.
– А температура какая?
– Не измеряла. Но у меня, по-моему, жар.
– Когда произошла травма? И при каких обстоятельствах?
Получив ответ, врач минуты три скрипел авторучкой. Потом сказал:
– Звонила ваша начальница.
– Карнаухова? – удивлённо спросила Юля.
– Кажется, да. Она попросила положить вас отдельно.
– Да ну! Зачем?
– Я тоже уверен, незачем. Да у нас, если честно, даже возможности такой нет. Палаты забиты. Только в двухместной лежит одна хорошая девушка, ваших лет. Хотите туда?
– Конечно!
Врач встал, вручил Кременцовой её историю.
– Первый корпус, шестой этаж. Четвёртая хирургия. Палату вам дежурная медсестра укажет. До корпуса вас сейчас довезут.
– Скажите, а ногу точно не ампутируют?
Врач отчаянно замахал руками.
– С ума сошли! Зачем такое сокровище отрезать? Поколем, покапаем, и через недельку прогоним!
– Спасибо вам.
Не успел врач выйти, вошёл охранник. Он взял гитару и сумку.
– Пойдёмте, Юлия Александровна.
Прямо за порогом ждала машина с красным крестом. На ней Кременцову доставили в первый корпус. Лифтёр был пьян.
– Молоденькая такая! Чем заболела-то?
– Отдыхай, не зоофилией.
Дежурная медсестра прямо на посту сделала измученной Кременцовой хорошую перевязку и проводила её в палату. Там горел свет. На одной из двух стальных коек лежала с книжкой блондинка – действительно, молодая, рослая и красивая. На ней был больничный халат. Одна из её длинных и стройных ног была перевязана точно так же, как нога Кременцовой. Скользнув по новой соседке высокомерным, пристальным, поверх книжки, взглядом, блондинка молча перелистнула страничку.
– Юля, – представилась Кременцова, сев на кровать и ногой задвинув под неё сумку. Гитару она приставила к стулу.
– Аня, – отозвалась блондинка, не отрывая взгляда от книжки.
– Чем ты болеешь?
– Да много чем.
Тон ответа был столь же красноречивым, как его суть. Кременцова, встав, сняла джинсы, кофту и аккуратно повесила их на дверцу облезлой тумбочки.
– Может, выключим свет? Спать хочется.
– Выключай.
Сказав так, блондинка закрыла книжку, и, отложив её, забралась под тонкое одеяло. Четыре метра до выключателя показались Юле, уже настроившейся свалиться и отрубиться, крестным путём. Идя в темноте назад, она заплутала. Анька, поднявшись, молча направила её к койке и вновь легла на свою. Кровать была очень жёсткая и скрипучая. Кременцова мучилась целый час, пытаясь уснуть. Соседка во сне сопела. По коридору ежеминутно бегали с галдежом медсёстры. Кто-то где-то стонал – очень далеко, палат за пять-шесть. Из-за этих стенаний Юле, когда она, наконец, уснула, приснилась камера пыток.
Глава седьмая
В шесть часов утра вспыхнул свет. Вырвавшись из пыточной камеры, Кременцова увидела медсестру в узеньких очках, с не менее злым, чем у палача, взглядом. Она совала ей градусник.
– На, измерь-ка температуру! Потом пойдёшь на укол.
– На укол? Куда?
– В процедурный.
Не предложив измерить температуру Аньке, очкастая унеслась. Анька неподвижно лежала под одеялом, глядя на потолок широко открытыми, очень редко мигающими глазами. Её слегка горбоносый профиль напоминал Луизу де Лавальер, какой Кременцова видела её в книге, на иллюстрации. В коридоре царила дикая суета – бегали, орали, ругались, что-то возили на громко лязгающих тележках.
– Доброе утро, – сказала Юля, с градусником подмышкой выбравшись из-под тонкого одеяла и свесив с кровати ноги.
– Доброе утро.
Анька была, казалось, более склонна к общению, чем четыре часа назад. Юля Кременцова решила этим воспользоваться. Ей было, по ощущениям, чуть-чуть лучше, и очень сильно хотелось с кем-то поговорить – неважно, о чём.
– А в какое место уколы делают? – полюбопытствовала она, болтая ногами.
– В задницу.
– Чёрт! А больно?
– Смотря кто будет колоть. Илюха – не больно, особенно если перед уколом ему красивые глазки сделаешь и трусы до коленок спустишь, а Светка – так, что за жопу держаться будешь до завтрака.
Кременцову больше встревожила первая часть ответа.
– Илюха – это медбрат?
– Да, типа того. Не бойся, он симпатичный мальчик.
Вошла сестра с блокнотом и авторучкой, забрала градусник.
– Тридцать восемь, моя хорошая.
Быстрым росчерком записала, умчалась.
– Утром всегда пониженная, – сказала Анька, зевая.
