— Картинка страшная, Николай Николаевич! Сочувствую вам, что довелось все это видеть своими глазами… Ну, а мужика куда вы в своем страхе дели? А?
Ставцев не сдавался.
— Вы же не будете отрицать шансов тех, кто сейчас рвется к Москве с юга, с севера, с востока, кто подошел к Петрограду… Мы можем с вамп тут до бесконечности разговаривать о мужицком возмущении, но там орудия, там снаряды, там воинский порядок. Вот поэтому я и страшусь будущего, оно сжимает, как железной колодкой, горло Москвы…
— И не сожмет! — сказал Дервиз. — Разожмется! Вы никак не хотите понять, Николай Николаевич, что идут все эти полки и с севера, и с юга, и с запада без знамени. Это только агония мести и досады… Монархия в России рухнула, вера в божественность царской власти развеяла, монарх невозвратим. На кого же думают опереться все эти генералы?
— Однако и вы, барон, не чурались земельных владений. А замок ваш отсюда из окошка виден. Стоят красные башенки, готика в сердце России. Не щемит ли сердце?
— Нет, не щемит! Мы присутствуем при интереснейшем эксперименте. Идеи социального равенства и социального переустройства давно сотрясали Европу, а в России прорвалось… И поверьте, Николай Николаевич, не будет движения более популярного. И конечно, такая ломка не может идти без сопротивления, но сопротивления обреченного. В России это получилось легче. Помещики помогли. Не хотели добром отдать землю. Теперь нет уже силы, чтобы у русского крестьянина отнять землю. Умные люди это давно видели. Понимал это и ваш приятель или знакомый, которого вы приезжали мне представить… Кольберг. Где он, кстати, сейчас?
Что-то невероятное происходило на глазах у Курбатова. Барон фон Дервиз. Крупнейший финансист и миллионщик. Когда подходили к Кирицам, Ставцев указал Курбатову на замок, обнесенный кирпичной стеной с въездными воротами, как у дворцов, с плотиной и озерами. Зубчатые башни, островерхие и круглые, с бойницами… И он за большевиков. А Ставцев? Кем был Ставцев в том старом мире?
Дервиз спокоен и ровен, а Ставцев кипит, даже и не очень удается ему это скрыть. А надо бы! Вохрин уже с тревогой поглядывает.
Но все это было отвлеченным спором, и вдруг — Кольберг. Опять всплыла эта зловещая фигура.
Ставцев помедлил, как бы пытаясь что-то вспомнить.
— Трудно представить, где может быть Кольберг. Если не убит, то, скорее всего, в эмиграции. Между прочим, он занятный человек.
— Очень! — быстро согласился Дервиз, но в его голосе легко улавливалась ирония. — Очень занятный! Вы знаете, зачем он приезжал ко мне? Или он вас не удосужился посвятить в свои планы?
— Отчасти… он говорил, что его очень интересуют обрусевшие немцы.
— И только?
— Он работал в жандармском корпусе. У нас было не принято интересоваться его служебными делами.
Дервиз нахмурился.
— По-моему, он все вам объяснил. Он предлагал союз землячества. Он говорил мне, что очень скоро в России загорится зарево крестьянской войны. Все рухнет. Он считал, что немцам в России надо объединиться на случай смуты. Открывал мне заманчивые перспективы вложения немецких капиталов в русскую промышленность и установление через подставных лиц такой власти в стране, которая была бы послушна немецкому влиянию. Я счел это предложение противоестественным и неосуществимым. Поэтому я не оставил его ночевать в замке…
Вохрин зло рассмеялся:
— Наверное, ему нужны были бы и ваши услуги?
— Наверное… — согласился Дервиз.
— Война нам показала силу немецкого землячества. Это имеет и несколько иное название… — добавил Вохрин.
Ставцев поморщился:
— Шпионаж?.. Это голословно!
— Нисколько! — воскликнул Дервиз. — Влияние немецкой партии на русское правительство лишило бы Россию национальной самостоятельности.
Ставцев что-то еще пытался сказать, по умолк на полуслове. Он воспользовался тем, что Вохрин разлил по рюмкам водку, выпил и уже смиренно закончил спор:
— Вот поэтому я и ухожу с арены… Пойдешь направо — жизни лишишься, пойдешь налево — коня серый волк съест. Лучше переждать на перекрестке.
У Дервиза тоже заметно пропал интерес к спору. Он обернулся к Курбатову:
— А вы, молодой человек, тоже предпочитаете переждать на распутье?
— Нет! — ответил Курбатов. — Я сделал выбор…
— Романтика мстителей, белая армия, белые одежды святых?
Курбатов посмотрел на Ставцева. Тот сделал едва приметный знак: молчать надо!
16Все тихо в доме, и все давно уже спят. Разметалась во сне Наташа, уронив голову на его руку. В темноте смутны черты ее лица. Он не спит, сон бежит от него…
Трудно вместить, трудно постичь все с ним случившееся, понять, оценить, очертить каким-то определенным кругом. Как легко потеряться, как легко можно заблудиться во всей этой неразберихе, в этом отчаянном хаосе.
Страшно разлучаться в такое время… Курбатов обнял Наташу, прижал ее к себе, глядя сухими глазами в глухую темноту.
Кольберг… Немецкий шпион. Его не принял в своем доме барон, тоже немец. Жандарм и шпион, и ему-то служить, за него Ставцев голову хочет положить. Где для них Россия? В чем она? Плакать хотелось от позора, от стыда, а слез не было.
Проворов! До Проворова бы добраться!
…Однажды, когда в доме все уснули, Курбатов предложил Наташе погулять по лесу.
Морозило. Светила луна, раскидывая по парку причудливо переплетенные тени лип и тополей.
Наташа вела Курбатова по любимым с детства местам, она привела его на обрыв за парком, откуда, как она ему говорила, — плакать хочется».
— Если бы днем… Ты вот все о России. Здесь она, Россия!
Луна подсинила снежные равнины, сгладила, убрала все овраги и всхолмья. Стыли луга под ее неверным светом, но все же виднелись резко очерченные головки стогов.
— Люблю, люблю… — говорила Наташа, прижимаясь, заглядывая ему в глаза. — Ты вернешься?
— Вернусь…
— Я буду ждать… Береги себя… Как же я без тебя-то буду?! Они пошли обратно аллеями парка. Скрипел под ногами нетоптапный снег. И вдруг на аллее, прямо перед ними, возникла темная фигура.
Курбатов сунул руку в карман, но еще несколько шагов, и он узнал Проворова.
— Ничего… — успокоил он Наташу. — Не бойся!
Проворов в солдатской шинели, в солдатской шапке. Подошел и просительно проговорил:
— Браток! Нет огонька? Курить есть, нечем разжечь!
— Спичек нет! Дойдем до дому, вынесу…
— Вынеси! Будь человеком…
Курбатов вышел на крыльцо, подал Проворову спички. Вместе с коробком спичек — бумажку, на которой был записан разговор Ставцева с Дервизом о Кольберге. Спросил, когда трогаться.
