Сказал и отвернулся в окно, за которым царила все та же сельская монотонность.
Комлев хотел было что-то возразить, уже приоткрыл рот и осекся: сказать-то было нечего. Вышел в тамбур.
Работяга оглянулся на хлопнувшую дверь:
— Тяпнем! Пока он туды. В последний раз.
— А что, есть? — спросил лаборант.
— Конспирация, — вытащил из-за пазухи пузатую бутыль.
— Ну, ты и даешь. Открывай!
Стоя в тамбуре, Комлев услышал сначала дребезжащий голос лаборанта: «Бывали дни веселые, гулял я молодец…», потом пронзительно крикливый тенор работяги: «На знал тоски-кручинушки, как буйный удалец…» В голове промелькнуло: «Пить не пили, а спелись». Смотрел на ослепительные, наливающиеся хлебами просторы и думал: «Вот этот, из университета. Таких к стенке ставить надо… Черт его знает, что я такое несу. А с другой стороны, терпимость нужна. Но разве здесь она возможна? Ведь тут только кто кого? Шут с ними».
Когда вернулся в купе, работяга лицом елозил по дребезжащему столику, а лаборант меланхолично декламировал:
— «…со снопом волос твоих овсяных отоснилась ты мне навсегда…»
По полу с громыханием каталась опорожненная бутылка.
«И здесь прокололся, — подумал Комлев и с ожесточением ударил бутылку носком ботинка. — Вот сволочи! Никогда не примирюсь с их образом жизни».
Поезд свернул на однопутку. Вскоре показалась полуамбарная станция: все склады, склады и склады, за которыми виднелись, похожие на элеватор, корпуса. Растолкав, выволок своих спутников на узкий бетонный перрон и повел к серой металлической ряби проволочного ограждения.
Грудастая женщина в зеленой форме майора тупо проверила материалы решения суда, хотела уж было официально попрощаться с Комлевым, но, оглядев новое пополнение, замахала ручищами:
— Не-не! Таких не приму. Вы должны знать, что в нетрезвом состоянии не принимаем. В следующий раз…
— Как, в следующий раз! — чуть не перехватило горло Комлеву. — Поезд-то раз в сутки.
— Ничего не знаю…
На Афанасия накатило зло. Он вытащил своих подопечных на улицу. Заставил сложить у входной двери вещи и погнал по лугу. Теплыми лучами грело скатывающееся к западу солнце, и от этого еще жарче было всем. Работяга бежал, клонясь к низу, лаборант — животом вперед. Комлев подгонял их пинками и орал:
— Вышибу дурь! Философы, вашу мать! Души спиртовые!
На втором круге лаборант стал хвататься за грудь, работяга — за бок. На третьем они уже беспрестанно спотыкались. Комлев, словно не замечая, все гнал и гнал их по полю.
Стонущих и обливающихся потом, еле живых, Комлев втолкнул своих бегунов в кабинет майорши:
— Мы добавим, — мрачно улыбнулась та.
— Вы меня вызывали? — спросил Комлев, входя в кабинет начальника милиции.
— Ну, вот и решилась твоя судьба. Садись, — произнес Саранчин, выдергивая, из ноздри волос. — Значит так. Убедился? Командир из тебя никудышний. Я тебе другую должность подыскал. Замполита роты. И Можаров не прочь, — показал пальцем на сидящего в углу майора, который с зевком кивнул. — Другого варианта нет. Съедят. Ухлопают. Нельзя у нас наскоком… Кстати, поздравляю. Теперь ты офицер. Звание пришло, — костисто пожал руку.
— Лейтенант?
— Зачем же. Старший… Ну что, сбегаешь? Шучу, шучу.
Комлев вышел. Хоть одна радость — звание получил.
Может, переход на новую должность — это лучший выход. Не станет заядлым курильщиком, как Фуфаев (хотя как и тут не задымить!), не станет откровенным пьяницей, как Кореньков (а запить, ой как легко!), не станет изувером, как Пустоболтов (страшная штука — вязки!), не станет мелким крохобором, как Балыков и Кисунев… Нет, из вытрезвителя надо бежать без оглядки, и чем быстрее, тем лучше. А что же люди, которые попадут туда? Как сломаешь такую жизнь. Этот бой он проиграл.
Комлев в новенькой похрустывающей форме старшего лейтенанта милиции ехал на новую службу. удивлялся своеобразному вакууму вокруг себя: пространственному и звуковому. В переполненном салоне никто не давил, не облокачивался, всякий словно старался не беспокоить офицера не то что откровенной руганью, но даже и простой случайной репликой. Было приятно от необычного состояния и думалось, что есть и свои достоинства в милицейской профессии.
Чуточку размягший и подобревший добрался до отдела. В ленинской комнате проводился инструктаж. При появлении лейтенанта кто-то крикнул: «Рота! Встать!», и пятьдесят милицейских душ, оторвавшись от кресел, поднялись, с нескрываемым интересом разглядывая вошедшего.
Комлев прошел к столу, из-за которого встал длинный капитан.
«Совсем высох», — невольно подумал о нем Комлев и приподнятым голосом произнес:
— Комлев Афанасий Герасимович. Назначен к вам замполитом.
— Командир роты Лобзев, — ответно протянул руку офицер в капитанской форме.
Кто-то осторожно добавил:
— Гнутый.
— Сейчас, Афанасий Герасимович. Вот закончу развод и поговорим, — сказал Лобзев.
Милиционеры опустились на сиденья.
— Та-ак, мы остановились на Куркине.
В центре зала поднялся неуклюжий сержант.
— Что же вы вчера… — Гнутый заглянул в блокнот. — Ни одного пьяного. Ни одного мелкого хулигана.
— А если ничего не случилось? — стал оправдываться Куркии.
— Не случилось? Так оно бы и без вас не случилось. Вы что там, пугало, что ли? Так повесил бы свою форму на крестовину.
— Ну, это вы, Владимир Степанович, — кто-то загундосил в зале. — Это ж все-таки живая крестовина, и ноги к ней приделаны.
Все рассмеялись. Куркин сделал вращательные движения глазами.
— Ничего не случилось… И это еще сегодня неизвестно, были ли преступления. Сообщений не поступало… Вот присматриваюсь к вам. Ну, как баба квелая, бродите и бродите. Вместо того, чтобы к пьяному подойти, поговорить. А вы тут же развернетесь и от него…
— Вы насчет того дохляка, Владимир Степаныч? Ну, не видел я его. В другую сторону смотрел.
— Пугало и есть! — раздалось в зале.
Все снова засмеялись.
— Садитесь, Куркин! Горе луковое. Вы, Афанасий Герасимович, приглядитесь к нему.
Куркин замахал руками, отбиваясь от кого-то сзади, и сел.
— Борских! — ротный поискал по залу и, увидев поднявшегося невысокого милиционера, продолжил. — Это, Афанасий Герасимович, наш грамотей.
— Доцент, — кто-то поправил в зале.
— Высшее образование, — продолжал Гнутый, — а в школе работать не захотел. Чего там маяться, нервы трепать. Когда можно здесь, как на курорте. Правильно говорю? А, Борских? Ну, как курорт тебе?
