— Двух слетка выпимши, — ответил Крячко.
— Я к своим обязанностям отношусь серьезно. И завысить заключение о степени опьянения никак не могу. Хоть режьте, — паясничал Кореньков.
— Я их отпустил, — добавил дежурный.
— А с каким сожалением мы их отпускали, Афанасий Герасимович! Но ведь легкие, прямо пушиночки… — продолжал Кореньков.
Чувствуя, что его словно кипятком ошпарили изнутри, Комлев сел.
— Может, нашатыря в чаек? — спросил фельдшер.
— Крячко. Пойдемте со мной. Комлев поднялся и вышел с инспектором-дежурным на улицу.
— Как все это понимать, Виктор Иванович? Крячко помялся, посмотрел по сторонам. Потом, прокашлявшись, сказал:
— Вы у нас новый человек. И видать, трудно пока вам притереться к нашему коллективу.
— Вы мне скажите, это саботаж?
Крячко пожал плечами.
— Но вы же дежурный. Вы могли…
— Что я мог. Ну, что я мог. Мне год до пенсии всего остался.
— А я-то думал, что вы… — начал было Комлев. Но дежурный, явно уходя от продолжения разговора, повернулся к машине:
— А это что? Дверь будки забыли закрыть?
Подошли к автомобилю.
— Посветите! — попросил Комлев. — Не запереть бы там кого.
Крячко достал трубку фонарика и посветил. На металлическом полу кузова они увидели свежую грязь и несколько мелких картофельных клубней.
— Та-ак, — протянул Комлев, задыхаясь. — Вместо подбора пьяных за картошкой ездили! Это как называется, товарищ дежурный?!
— Я в вытрезвителе нахожусь. А где они мотаются, шут их знает, — заговорил Крячко подрагивающим голосом. — На связи были. По рации отвечали… Афанасий Герасимович! Христом-богом прошу, не втягивайте меня в эту катавасию. Я свои обязанности выполняю. А с ними разбирайтесь сами.
— Товарищ старший лейтенант! Соберите личный состав вытрезвителя утром на девять тридцать.
Крячко часто закивал головой:
— Это исполним!
Ровно в девять Комлев был уже в вытрезвителе. Зайдя к себе в кабинет, увидел приоткрытую дверь к начальнику. Появился Фуфаев. Протянул руку, коротко бросил:
— Зайди.
— Хорошо, — Афанасий сделал несколько шагов и присел. Поинтересовался:
— Как здоровье, Никодим Никодимович?
— Чье?
— Ваше.
— Мое — то ничего. А вот ты, думаю, здесь не совсем здоров. На людей кидаешься, говорят.
— Да они сами кого хочешь растерзают.
— Это по инструкции, — загыгыкал Фуфаев и закурил.
— Никодим Никодимович, сейчас у меня люди соберутся на совещание. Будем разбираться с делами. Как вы на это смотрите?
— Совещаться собираешься, — прогнусавил Фуфаев. — А не знаешь, что тебя от должности отстраняют… Будешь пока заниматься отправкой в профилакторий лечебный. И никакой самодеятельности. Никаких писем, справок. А совещание сам проведу.
Комлев потерянно вышел в свой проходной кабинет, через который к начальнику юрко стали по одному забегать сотрудники, не обращая никакого внимания на зама.
Ему вдруг стало жутко при мысли, сколько же наворочали милиционеры вытрезвителя и сколько еще они наворочают, и что само это учреждение по сути своей более вредное, чем полезное. Сколько ненужной и лишней обиды плодит оно в людях, сколько горечи. А он, Афанасий Комлев, ничегошеньки не может с этим поделать.
Уже вскоре Комлев привез в наркологический диспансер трех оформляемых на принудительное профилактическое лечение алкоголиков: кудлатого, развязного парня лет сорока — грузчика мясного ларька, на которого накатала заявление сожительница; с редкой бороденкой интеллигентного вида мужчину — лаборанта университета, добровольно изъявившего желание подлечиться именно в условиях изоляции; и уже знакомого работягу, недавно доставлявшегося в вытрезвитель из дома культуры. Последнего — по настоятельным просьбам жены.
В приемное помещение, куда им предстояло зайти, быстрой и подрагивающей служебной походкой прошли двое в белых халатах: седой мужчина в очках с лицом юноши и крашеная блондинка с зыркающими глазами.
Первым пригласили заводчанина. Комлев зашел с ним.
— А, знакомая личность, — поднял глаза врач. — Отлечился и по новой. Подойди поближе. Так. А вы, товарищ, можете присесть.
Комлев опустился на стул в углу. Осмотрелся. Вокруг беленые кривые монастырские стены и высоченное узкое окно.
— Продолжаете пить? — спросил обследуемого врач.
— Бывает…
— Как часто?.. Раз в год?.. В месяц?.. В неделю? Три раза в день?
— В неделю, но не раз.
— Сколько же?.. Вот справка. Только за полгода вас четырежды привозили в вытрезвитель… Что, не можете из запоя выйти?
— Не могу. Штопор. А как получка, так и…
— Так из-за острова и на стержень у него, — съехидничал со стороны Комлев.
— Ну да!
— А жена что, вас удержать не может?
— А она… рада меня законопатить. Заявление накатала на родного мужа. Да я ее…
— В набежавную волну, как персидскую княжну? — подмигнул врач. Засмеялись.
— Да, дяденька, жены пошли у нас невыносимые. Это ж надо, как она вас, — продолжил очкарик. — Верно, товарищ милиционер?
— Я ему уже советовал добровольно лечиться. От такой гром-бабы сам бы убежал и не только в профилакторий, — проговорил Комлев.
— Не внял?
— А я вообще не приспособлен для кутузки, — работяга принял гордую позу. — Я волю люблю! Белеет парус одинокий!
— Одерни тельняшку! А что там, Любовь Лукинична, — седой мужчина обратился к своей напарнице. — Может, у него какие противопоказания есть?
— Все в норме. У него в профилактории прописка постоянная, — сказала та, быстро пролистав справки.
— Значит, переживет?
— Здоровье бычье, — сказала женщина.
— Вот и прекрасно. Отдохнете. Поработаете. Как бык. Пишите, Любовь Лукинична. Заключение прежнее. Хронический алкоголизм… Нуждается в принудительном лечении… А теперь вперед и с песнями!
— Ваша взяла.
— Гиблое дело, — бросил врач вслед вышедшему работяге и обратился к Комлеву. — Кто там еще?
Комлев крикнул в коридор:
— Университет! Заходи!
В дверях появился клинышек бородки, а за ним и сам лаборант:
— Это комиссия от Дионисия?
— Здрасьте, здрасьте, — проговорил врач. — Интересно побеседовать с вами.
— Любая беседа — суть просвещения.
— Начитанный, — встрепенулся Комлев.
— А кто же вам порекомендовал лечение? — спросил врач.
— Я по глубоко осознанному желанию. По личному, так сказать, почину.
— Во! Не часто такое бывает! — удивилась Любовь Лукинична.
