уязвимым. А может, и без того не выдержал бы столь яростного натиска.
Эта сила, казалось, была создана специально для данной цели – пылающее копье, заточенное и подпитываемое лишь для того, чтобы уничтожить разум орды.
Еще раз глянув вверх, Никс вдруг осознала, что это чудище – Каликс – вовсе не рааш’ке. По высоким ушам, гладкому меху и длинному хвосту она поняла, что видит перед собой. Миррскую летучую мышь, только чудовищных размеров.
Еще более ужасающим было то, что Никс узнала и этот стальной шлем, и торчащие из него медные иглы, вспомнив двух своих братьев, в таких же шлемах и подвергаемых таким же мучениям – столь же порабощенных и готовых слепо выполнить любой приказ своего хозяина.
Она подняла взгляд еще выше. Зазубренные молнии, бьющие в сталь и медь, исходили от боевой баржи халендийцев. Тот, кто управлял этим оружием, прятался там, наверху, хотя Никс была готова поспорить, что это был не его создатель. Крылатый монстр наверняка был детищем Ифлеленов – извращенного ума Исповедника Врита. Она ничуть в этом не сомневалась. Перед тем как их группа покинула Венец, Врит все еще находился в Азантийи – где, несомненно, и остался. Коварный ублюдок никогда не покинул бы свою крепость и не рискнул отправиться в Пустоши.
Так что послал кого-то другого выполнить его приказ.
Отправив с ним оружие.
Призванное помешать ей.
Отраву для ее сада.
Никс поняла все это еще до того, как умолк первый крик Каликс – а после этого началась битва за то, чтобы не позволить разуму орды рааш’ке окончательно рассеяться в пространстве. Тот раскололся на сотни разрозненных частей. Она всеми силами старалась собрать их вместе своим обуздывающим напевом – стать их маяком в этом безумии.
Ей удалось удержать лишь малую толику, самое большее пятую часть. Никс проиграла сотни таких сражений, бессильно наблюдая, как память и разум растворяются прямо у нее на глазах. Или, что еще хуже, как их охватывает огненное безумие, привнесенное ядом атаки. Пламя этих отравленных обрывков перекидывалось на другие, выжигая целые участки, оставляя бессловесный мрак или пустой диссонирующий тон на своем пути.
Никс пыталась спасти все, что могла, но с каждым воплем огромной летучей мыши теряла все больше.
К несчастью, ей приходилось защищать не только разум орды.
С первым своим сводящим с ума криком Каликс разорвала связи рааш’ке внутри купола с разумом орды, пытающимся защитить их. Но Никс знала, что это ненадолго. Опасаясь худшего, она хотела, чтобы они укрылись в каком-нибудь безопасном месте, прежде чем их разум тоже подвергнется нападению.
Оглядевшись по сторонам, Никс поняла, что и здесь потерпела неудачу. Рааш’ке падали по всему куполу, дико раскачиваясь на кончиках крыльев и сминаясь при жестких падениях.
Метил под ней держался из последних сил, пока что поддерживаемый щитом обуздывающего напева. Она заметила, как Даал потерял Нифку – видела, как та падает вместе с ним к полу, бессильно вращаясь в воздухе. Никс рискнула всем, только чтобы спасти его, побудив своего скакуна нырнуть следом, чтобы попытаться подхватить Даала со спины Нифки.
Но безумные крики были не единственным оружием Каликс.
Налетевшая тень была единственным предупреждением. Каликс бросилась на единственную угрозу, все еще витавшую в воздухе. Никс инстинктивно отреагировала, резко повернув Метила движением колена. Но опять потерпела неудачу.
Когти чудища зацепили взметнувшееся вверх крыло ее скакуна и глубоко вонзились ему в бок, разрывая кожу и ломая кости. Вылетев из седла, Никс закувыркалась в воздухе. В поле зрения замелькали обрывки окружающей обстановки: простор затянутого дымом пола, осколки хрусталя, изгиб содрогающейся бронзы… Она заметила, как Метил кубарем падает вниз, разбрызгивая кровь. А через миг перед глазами у нее сверкнула выпуклая поверхность хрусталя, затянутого в мистическую бронзу.
«Нет, нет, нет…»
Ударившись о бок шара турубьи, Никс заскользила на животе вниз – судорожно цепляясь пальцами, но не находя опоры. Соскальзывая с края сферы, она мельком увидела налетающую на нее одну из бронзовых растяжек, удерживающих огромный шар, Никс выбросила перед собой руки, пытаясь ухватиться за нее.
И проиграла и эту битву тоже.
Свалившись в шахту под сферой, она полетела куда-то в бесконечную тьму.
Канте очнулся, на миг ослепленный ярким светом и отплевываясь от брызг ледяной воды. Что-то едкое опять обожгло ему ноздри. Он закашлялся и помотал головой, с трудом расставаясь с утешительным забвением темноты.
Громкие громовые раскаты, следовавшие один за другим, гулко отзывались в груди.
– Поднимите его, – потребовал резкий голос. – Он уже достаточно долго проспал.
Еще один окат холодной водой окончательно встряхнул его. Он сидел на досках корабельной палубы – судя по всему, «Гиперия». Канте заморгал, возвращая свою память и зрение в фокус. Растущая боль обострила его чувства, но он никак не мог избавиться от тумана в голове. Язык казался толстым и неповоротливым.
– Сколько макового молочка ты ему дал?
– Ты хотел, чтобы он был способен двигаться, принц мой. Вообще-то я просто нанес замораживающий бальзам, чтобы не пришлось использовать более сильное зелье. Голова у него скоро должна проясниться.
– Лучше бы так… У нас есть лишь короткая передышка, прежде чем мы нападем на Кисалимри.
Канте заморгал, и перед ним четко проявилось лицо брата.
«Я-то думал, что мне все это просто приснилось…»
Он посмотрел за плечо Микейна. Небо было сплошь затянуто дымом. Языки пламени висели в воздухе, как фонари, отмечая пылающие обломки боевых кораблей всех типов и размеров. Один из них падал совсем неподалеку, оставляя за собой шлейф пламени – двигаясь медленно, словно для того, чтобы показать огненное разрушение во всей его красе. Сразу перед тем, как он пропал из виду, Канте углядел развевающийся на нем клашанский флаг.
«Я все еще сплю и вижу сон?»
По мере того как он приходил в себя, громовые раскаты становились все громче, упруго отдаваясь в груди. Пушечная пальба. И близко. Канте перевел взгляд в сторону и увидел раскинувшийся вдалеке Вечный город Кисалимри, поднимающийся над заливом Благословенных. Там все еще бороздил небеса оборонительный кордон клашанских кораблей, горелки которых сверкали сквозь дым – густо, как рой огненных стрел.
Совсем рядом проплыли два халендийских линейных корабля, один чуть дальше другого, похожие на мрачных близнецов.
Его собственный брат-близнец склонился к его лицу.
– Вставай, – приказал Микейн, больно шлепнув его по щеке. – Ты уже достаточно очухался.
Чьи-то руки вздернули его на ноги. Кто-то схватил его за левую руку, вызвав вспышку боли. Он отдернулся и уставился на нее – только вот руки там не было.
Или, по крайней мере, половины ее.
Канте опять отпрянул, но уже не от боли, а от невероятности происходящего. Ему казалось, что его конечность все еще цела. Болела она так, словно по-прежнему оставалась на месте. Шок окончательно пробудил его. Воспоминания повалились друг на друга – поначалу в полном беспорядке, а затем сложились в некое подобие смысла.
Похищение, поединок, жестокое завершение его…
Культя, оставшаяся от отсеченной чуть ниже локтя руки, была обожжена. Она распухла и почернела, на плече красовался синяк. Из нее по-прежнему медленно сочилась кровь, капая на палубу.
Канте еще на шаг отступил, наткнувшись на необъятную тушу капитана Торина. Вирлианский рыцарь схватил его за здоровую руку и сильно сжал. Склонившись к уху Канте, он прошептал ему с усталой печалью:
– Выше нос, принц мой! Скоро все закончится. Ты не проснешься, когда он получит другую твою руку. Клянусь тебе в этом. Некоторый избыток макового молочка, и ты обретешь покой.
Вложив в онемевшие пальцы Канте секиру с длинной рукоятью, Торин повел его вперед, все в тот же круг гвардейцев с багровыми лицами, и напоследок сжал ему руку, закрепляя это обещание освобождения.
Микейн протолкался сквозь своих охранников напротив них. Прикинул в руке такую же секиру и поднял ее повыше.
– Вполне уместно, что наш второй поединок должен состояться именно с таким оружием.
