– Да это они о маленькой дочке толковали, – процедил Ворон и продолжал: – Сдается мне, что раньше они не встречались. Она так втюрилась в Джека, что ни с кем другим путаться не станет.
– Если узнаю, что она собирается нас заложить, я глотку ей полосну! – свирепо ответил Габбет.
– Джек бы тебе этого не простил. А с ним лучше не связываться! – гнусаво произнес Лентяй.
– Заткни глотку! – огрызнулся Габбет. – И вообще, хватит болтать попусту. Уж если мы задумали дело, так надо сейчас и решать.
– А зачем сейчас? – спросил Лентяй. – Джек болен, а девка без него и пальцем не пошевельнет.
– О том и речь, – подтвердил Габбет.
– Ох вы, дружки! – начал Ворон. – Христианские вы души! Природа наградила вас твердыми черепками, но, видать, она забыла их кое-чем наполнить. Слушайте меня: сейчас и наступило время. Джек в лазарете. Ну и что? Тем хуже для Джека. Я правильно говорю? А уж если он скиснет, то мне думается, что и девка его пальцем не шевельнет. Ведь это все для него, а не ради нас она виляет хвостом. Я правильно говорю?
– Будто бы так, – ответил Габбет, однако не очень-то убежденно.
– Стало быть, надо быстро решать. Как только парни пронюхают, что на борту тиф, здесь такое начнется! Все будут рады-радешеньки нас поддержать. Тогда хватай сундук – и мы на коне! Это точно, как дважды два четыре!
Разговор перемежался бранью и жаргонными словами, но он взволновал Руфуса. Он был брошен в тюрьму, наспех судим и не мог знать ни о смерти отца, ни о доставшемся ему наследстве; в своем отчаянии он сторонился окружавших его преступников; попытки сблизиться с ним вызывали у него отвращение. Теперь он понял свою ошибку. Он узнал, что имя, которое он когда-то носил, было вычеркнуто из списков живых, и последняя ниточка, связывающая его с прежней жизнью, сгорела в огне, поглотившем «Гидасп». Тайна, ради которой Ричард Дивайн добровольно отрекся от своего имени и был даже готов принять унизительную смерть, будет теперь сохранена навеки. Ибо Ричард Дивайн умер, погиб в море вместе с экипажем злополучного корабля, а его мать, введенная в заблуждение письмом, которое ему удалось послать из тюрьмы, считала, что ее сын отплыл в Индию. Ричард Дивайн умер, и тайна его рождения умерла вместе с ним. Остался жив Руфус Доуз, его второе «я». Руфус Доуз, осужденный преступник, обвинявшийся в убийстве, будет жить, чтобы дождаться свободы и отомстить или же, закидавшись в страшных испытаниях каторги, осуществить и то и другое, бросив вызов тюрьме и тюремщикам.
Голова шла кругом, мозг пылал, но он жадно вслушивался в разговор. Ему казалось, что лихорадка, сжигавшая его тело, затуманила его сознание, но вместе с тем она обострила слух. Он понимал, что болен. Ломило кости, горели руки, в голове стучали молоточки, но он ясно все слышал и, как ему казалось, мог трезво обдумать услышанное. – Без этой девки нам не начать, – говорил Габбет. – Она обещала отвлечь часового и подать нам сигнал.
На землистом лице Ворона заиграла хитрая улыбка.
– Вот умник нашелся! Послушать его – говорит, что мудрый твой Соломон. А ну-ка, взгляните сюда! – И он вытащил грязный клочок бумаги, и все с любопытством склонили над ним головы.
– Откуда это у тебя?
– Вчера днем Сара появилась на верхней палубе и стала бросать крошки чайкам, а сама все поглядывала на меня. Потом подошла поближе к переборке – ну, как дозволяется – и стала оттуда бросать крошки вниз. Смотрю, прямо к моим ногам летит большой хлебный комочек. Я малость обождал, незаметно поднял его. И внутри нашел вот эту бумажку.
– Ну, это другой разговор, – сказал Габбет. – Читай, Джемми.
Почерк, хотя и женский, был смелый и четкий. Зная, что ее друзья не слишком грамотны, Сара постаралась облегчить им задачу:
«Все в порядке. Следите за мной, когда я завтра вечером выйду после третьих склянок. Если я уроню платок, начинайте действовать в условленное время. Часового не будет».
Хотя страшная усталость сковывала все тело Доуза, а веки закрывались сами собой, он тем не менее жадно вслушивался в эти шепотом произнесенные фразы. Они готовят заговор, чтобы захватить корабль. Сара Пэрфой, жена или любовница одного из заговорщиков, была их сообщницей. Она села на корабль с единственной целью освободить своего возлюбленного, и сейчас план заговора должен был осуществиться. Руфусу Доузу приходилось много слышать о жестокости бунтовщиков, захвативших власть. Подобные рассказы приводили тюрьму в неистовый восторг. Руфус хорошо изучил характеры троих преступников, от которых сейчас его отделяли всего лишь два дюйма переборки. Они шутили и смеялись, обсуждая план своего освобождения и своей мести. Как правило, Руфус мало общался со своими товарищами по несчастью, но он отлично знал, как жестоко расправляются бунтовщики со своими тюремщиками, получив возможность отомстить.
Глава заговора Джон Рекс, подделыватель векселей, находился в лазарете, но двое его помощников – его «руки» и «когти», воришка и взломщик, – были здесь, а хилый женственный Ворон если и не обладал умом своего хозяина, то восполнял этот недостаток кошачьей хитростью и дьявольской изобретательностью, которые трудно было превзойти. Имея на воле такого союзника, как эта мнимая горничная, они, несомненно, могли надеяться на успех. На корабле было сто восемьдесят арестантов и только пятьдесят солдат. Если с помощью Сары Пэрфой их первый натиск окажется удачным, они завладеют кораблем. Вспомнив маленькую белокурую девочку, которая так доверчиво к нему подбежала, Руфус Доуз содрогнулся.
– Вот так-то! – сказал Ворон, ухмыляясь. – Неужели вы еще думаете, что эта девка хочет нас провести?
– Да нет, – ответил Верзила, с наслаждением вытягивая свои ручищи и как бы греясь на солнце.
– Вот теперь это деловой разговор.
– Англия, дом – красота! – воскликнул Лентяй с наигранным пафосом, так не соответствующим предмету разговора. – Небось домой хочется, старина?
Нахмурив свой низкий лоб, Габбет злобно обрушился на него, как будто вспомнив что-то ужасное.
– Ты, молокосос! – крикнул он. – Думаешь, таскать цепь легко? Я уже свое там отпотел с лихвой. Я знаю, цыплаки, что такое каторжный труд.
Несколько минут царило молчание. Габбет погрузился в тяжелое раздумье, Лентяй и Ворон обменялись многозначительными взглядами. Десять лет отбыл Габбет на каторге в Макуори-Харбор и своими воспоминаниями ни с кем не делился. Когда на него находила задумчивость, друзья считали, что самое лучшее – его не трогать.
Руфуса Доуза смутила причина внезапно наступившего молчания. Он весь так обратился в слух, что неожиданная тишина за переборкой как бы оглушила его. Бывалые артиллеристы говорят, что за несколько дней, проведенных в окопах, настолько привыкаешь к беспрерывному грохоту орудий, что когда он вдруг прекращается, испытываешь неимоверные страдания. Нечто подобное ощутил и Руфус. Его сознание и слух, напряженные до предела, словно отказали ему. Будто кто-то выбил опору из-под ног. Не получая внешних раздражителей, он стал терять ясность мысли. Кровь прилила к голове, хлынула в глаза и уши. Он сделал тщетное усилие сохранить сознание, но тут же, слабо вскрикнув, откинулся назад и ударился головой об угол нар.
