– Да, именно, – отвечала Саломея, – мы приехали в Киев… Там этот злодей под именем графа Черномского познакомился с моим мужем.
– Герцогом де Мильвуа?
– Мы путешествовали инкогнито… – отвечала Саломея неопределительно.
– У-хм!
– И обыграл его совершенно, – продолжала она. – Муж мой заболел с отчаяния и умер… Тогда этот злодей стал преследовать меня… Чтоб спасти себя от его преследований и не просить милостины, я решилась идти в гувернантки к одному помещику… Но он и там не оставил меня в покое; подкупил людей… Однажды, ввечеру, я ходила одна по саду, вдруг меня схватили и повезли… От страшного испугу у меня сделалась горячка… Вероятно, это только и было причиною, что он меня бросил больную в каком-то городе…, Там меня приняли бог знает за кого!…
– Это ужасно! – сказал Несеев, напрягая голос к выражению участия.
– О, если б вы видели мое положение тогда!… Как иностранку, меня никто не понимал, и отправили сюда… Но я вам доскажу после; теперь нет сил!…
– Хм! Я тотчас узнал по полету, что это за птица! – сказал Несеев. – О каком же это супруге вашем Федоре Петровиче начал было он по-русски?…
Саломея невольно смутилась.
– Это он в насмешку мне говорил… мужа моего звали Теодором…
– Послушайте, мадам Ernestine, – сказал Несеев, я всему верю, что вы говорите мне, потому что нельзя не верить тому, кого страстно полюбишь… Но, однако ж, я верю на условиях… У меня квартира не так великолепна, но очень удобна… При вашем положении…
– А! да вы сами, сударь, злодей, в своем роде! – вспыхнув, вскричала Саломея, – злодей, который хочет пользоваться бедой несчастной женщины!…
– Да-да-да, – проговорил насмешливо Несеев, – так!… за то, что я вам предлагаю приют от беды, которая вас ожидает, я – злодей?
– Подите вон! Не нужны мне ваши приюты!
– В таком случае, мадам la duchesse [297], вас будут завтра допрашивать: кто вы, сударыня, такие и какие сношения имеете с мошенниками?
Несеев встал, сделал несколько шагов к двери, остановился и кинул на Саломею вопросительный взгляд, согласна она или нет? Но она гордо вскинула голову и показала ему двери. Он вышел.
Возвратясь домой довольно поздно, Дмитрицкий уложил несколько пачек ассигнаций в шкатулку, надел длинный сюртук и бархатный фесик на голову и пошел к Рамирскому.
– Барин уж почивает, – сказал слуга.
– Дай мне взглянуть на него.
И Дмитрицкий, взяв свечу, тихо подошел к постели Рамирского.
– Сон спокоен и крепок… он улыбается во сне… он счастлив!… И я счастлив, Федя, что доставил тебе этот сон. Спи с богом! – проговорил тихо Дмитрицкий, взглянув на Рамирского. И пошел к себе.
– Здесь он? – раздалось вполголоса, когда Дмитрицкий подходил слабо освещенным коридором к своему номеру.
– Здесь, – кто-то отвечал, – сейчас только приехал.
– Эгэ! Это что такое? – проговорил про себя Дмитрицкий, приостановись и видя столпившихся у дверей его номера полицейских чиновников с жандармами.
– Ну, идем на приступ, Несеев.
– Э, нет я вперед нейду.
– Э, трус!
– Отворяй!
– Вы стойте у дверей, и никого не выпускать! – кто-то прокомандовал тихо жандармам.
– Несеев? а! нечаянный знакомец!… Так это по милости Саломеи Петровны! – проговорил про себя Дмитрицкий и, поворотив в другую сторону коридора, поспешно пробежал на заднее крыльцо. Выбравшись на маленький дворик, он вышел на улицу и крикнул стоявшим у ворот извозчикам:
– Эй! в Тверскую-Ямскую!
– Садись, господин! три гривенника! – отозвались они в один голос.
– Не по деньгам! четвертак, да и того не дам. – Садись, барин!
– Пошел живо!… Поезжай прямо! – скомандовал Дмитрицкий, когда извозчик хотел поворотить по Тверской, – я еще заеду на минутку.
– Как же это: еще и заезжать за четвертак-то?
– Прибавлю!
Из улицы в улицу, из переулка в переулок, то вправо, то влево, Дмитрицкий подъехал, наконец, к воротам одного небольшого дома, соскочил с дрожек и вбежал в калитку. У входа в одно из надворных строений стояла тройка, запряженная в телегу.
В темных сенях Дмитрицкий столкнулся с кем-то, только что вышедшим из дверей.
– Это кто?
– Тришка, это ты?
– Кто ты такой?
– Поди сюда, – отвечал Дмитрицкий, взяв за руку встретившегося ему в дверях человека и отворяя двери.
– Ба, ба, ба, – проговорил, крякнув, известный уже нам Трифон Исаев, входя за Дмитрицким в покой, где какая-то старушонка, перекрестив лоб, ложилась уже спать.
– Узнал?
– Да это что за чудеса? откуда, господин?
– Теперь не время разговаривать, – отвечал Дмитрицкий, – поздно, я спать хочу, ступай, заплати моему извозчику у ворот три гривенника.
– Хм! Да это-то ничего, три гривенника, – сказал Трифон, поглаживая свою бородку и оглядывая Дмитрицкого, – да извозчик-то где взят: на ходу или на вороту?
– Это что такое? – спросил Дмитрицкий, – а! понимаю! На вороту, под носом у беды?…
– Э, господин, это не годится: на указке-то к воротам не подъезжают!… Здесь оставаться тебе уж не приходится, а я еду по делам, тройка готова.
– Едешь? тем лучше, я с тобой!
– Со мной?… В этой одежде-то? Нет, спасибо за такого попутчика!…
– Что ж ты, собака, кобяниться со мной стал? – вскричал Дмитрицкий.
– Ну, ну, ну, здесь не место кричать; кобяниться не кобяниться, а надо дело порядком делать, чтоб хвост не примерз… Прежде всего надо указку отвезти в сторону. Вот полтина серебра… Извольте-ко сесть, да уехать подальше, да у каких-нибудь чужих ворот расплатитесь, да сюда назад пешком; потом надо господскую-то одежу с плеч долой.
Дмитрицкий понял маневр.
– В самом деле, – сказал он и, взяв деньги, вышел на улицу.
– Вот тебе полтина серебра вперед, пошел скорей в Тверскую-Ямскую.
Извозчик, ощупав деньги, положил их за губу, нукнул и поехал.
«А что как мошенник Тришка меня надул?» – подумал Дмитрицкий. И с этой мыслью ловко соскочил с извозчика.
Извозчик, не заметив, что нет седока, мчался вперед; а Дмитрицкий воротился бегом к дому.
– Живо! Скорей! – раздался голос Трифона в отворенных уже воротах, из которых выезжала тройка.
– Пррр! – крикнул Дмитрицкий, вскочив сзади на телегу и обхватив Трифона, – что, далеко уехал от меня? надул?
– Виноват! струсил было! – проговорил Трифон, на которого Дмитрицкий, смяв под себя, сел верхом.
– Живо! по всем по трем! – крикнул он.
И тройка понеслась. Лихой рысак в корню, скакуны напристяжке.
Покуда Дмитрицкий был в дороге, не зная сам, куда его несет судьба, с ним ничего особенного не приключилось.
Между тем перепутанная узловатая участь Саломеи плохо разматывалась.
