– Куда ж мы уйдем, Лукерьюшка? Чем жить-то? А уж Триша за что возьмется, то сделает; я тебе говорю, что он примирит нас с тятенькой… Уж тятенька сказал, что не убьет меня, если я кинусь в ноги с повинной головой… Да Триша говорит, что уж лучше, говорит, обождать, покуда умрет тятенька… Он, говорит, уж очень нездоров.
– Ах, он злодей, нехристь! чему учит! Сколько выговорил он с тебя за мир-то? – продолжала женщина, торопливо удаляясь в поле от постоялого двора.
– Куда ж ты, Лукерьюшка?
– А вот тут деревня недалеко… Там мы переночуем у Ивановны, у которой я брала тальки… Да ты уж говори мне всю правду: за сколько уговор-то был? Что он, мошенник, хочет содрать с тебя?
– Что? Нет, Лукерьюшка, напрасно! Триша не такой человек; он говорит, что я служил, говорит, вашему тятеньке верою и правдой и вам, говорит, буду служить верой и правдой.
– Ах, ты! всему-то ты веришь! Такому мошеннику! Прохор Васильевич, послушай ты меня, – пойдем к отцу твоему да упадем в ноги!… О господи! Что это? народ? Побежим в лес!…
Из-за кустарников показалось несколько верховых, отряд солдат и толпа народу, вооруженного дубинами. Все приближались тихо к постоялому двору.
Заметив бегущих к лесу двух человек, несколько верховых догнали их.
– Стой!… держи их! Кто вы такие?
– Батюшки мои, мы прохожие, идем на богомолье, – отвечала с испугом женщина, – я веду слепенького…
– Врешь! – крикнул какой-то усатый чиновник в военной шинели, при сабле, соскочив с лошади и всматриваясь на спутника женщины, которого она держала за руку и который от ужасу в самом деле моргал глазами, как слепой, – говори, откуда?
– Из Переславля, – продолжала женщина, – зашли было на постоялый двор, да там такая тьма народу… мы из опаски, чтоб нас не обидели, и ушли оттуда.
– А много там? Кто такие?
– А бог их знает; приехали на тройках… всё такие удалые…
– А сколько их?
– Да человек с десяток будет…
– Ну, ступайте себе с богом, – сказал усатый чиновник, отпустив Лукерьюшку, которая вела слепенького Прохора Васильевича. – Tс! тише!… продолжал он, – часть команды обходи справа! Я пойду слева… Понятые к задним воротам!… тихо!
Распорядясь таким образом, военная команда с понятыми окружила постоялый двор и вдруг нагрянула в избу. Усатый чиновник с саблей в руках, с несколькими человеками солдат вбежал в избу и крикнул: «Бери их!»
Солдаты бросились на сидящих вокруг стола молодцов.
Пораженные страхом, они не успели рта разинуть, не только что взяться за ножи, которые торчали у некоторых на ремне под кафтаном. Их всех перевязали без сопротивления.
– Атаман! – крикнул чиновник в шинели, быстро окинув всех одним взглядом.
Все молчали.
– А! здесь еще нет главного молодца, заводчика! Где атаман? – крикнул он снова, обратясь к одному из разбойников, более всех побледневшему, с бритой бородой.
– Тебя я спрашиваю! слышал?
– Атаман еще не приезжал, – проговорил, дрожа всем телом, бритый.
– Да какой у нас атаман, – отвечал рыжий мужичина, – он со страху несет вашему благородию, какой же у нас атаман? Что мы, разбойники, что ли?
– Молчать! знаю я, кто вы!…
– Коли знаете, так нечего и допрашивать!
– Зажми ему горло! – сказал главный сыщик, выходя из избы.
И он расположил команду в засаду подле ворот.
– Надо обождать: тут еще не все! главного нет! Вскоре послышались на дороге бубенчики.
– Чу! смотри, ребята!
Тройка неслась по дороге большой рысью.
Это ехал Трифон Исаев с своим спутником Дмитрицким.
Тройка поворотила с дороги влево.
– Это куда? – спросил Дмитрицкий.
– А вот, – начал было Трифон, всматриваясь зоркими глазами в окна постоялого двора; но, не докончив слов, он вдруг перекинулся назад с телеги, хлопнулся на землю и покатился с дороги в траву.
Кони примчались к воротам постоялого двора.
Только что Дмитрицкий соскочил с телеги и оглянулся, где Трифон, – вдруг со всех сторон накинулась на него толпа солдат и мужиков, свалили в грязь на землю и смяли под себя.
– Вот он, злодей! здесь! валяй его! вяжи его! Ага! попал, собака, – кричала вся толпа в один голос.
– Стой! не душить! давай его сюда! – крикнул главный сыщик.
– Вот он, самой-то знатный!… Вот он, убийца-то!… Душегубец! Вяжи его!
– Скрутим, не бойтесь!
– Давай его сюда!
Дмитрицкий не шелохнулся; его измяли, избили; он не понимал, что с ним делается.
Один сильный мужик, скрутив ему назад руки, в дополнение дал ему подзатыльник.
– На-ка, вот тебе милостинка!
– Давай его сюда! – повторил сыщик. – Что, брат, попал?
– Попал, – отвечал Дмитрицкий, – да не знаю куда.
– А вот увидишь, мошенник, разбойник!… Взвалите его на ту же тройку, на которой приехал! Двое со мной, я сам его отвезу!… Шайку его ведите сейчас же!…
– Попал в Тришкин кафтан! – проговорил Дмитрицкий про себя.
Приказание немедленно было исполнено: связанного Дмитрицкого взвалили на телегу; с начальствовавшим экспедицией сели двое солдат, и усталая тройка поскакала обратно в Москву.
– Фу, задушил, черт! – проговорил Дмитрицкий, ворочаясь под солдатом, который засел на него верхом.
– Молчи, собака!
– Кончен бал, Вася! – продолжал он про себя, – попал в мошенники, в Тришки, в разбойники, в воры, в душегубцы!… Этого я не надеялся, не думал! Не хорошо, любезный друг! Не виноват? А кто ж тебя будет оправдывать? Сам? Пустяки, мой милый: и тебе не поверят! Ну! Бог с тобой! Погибай! Кому ты еще нужен? на что?… Разве только на пугало людям посреди площади?… Что ж делать, служи! служи и спиной своей человечеству… оно еще молодо, слов еще не боится… И что, если правду сказать, делал ты в своей жизни? Резал штос, бил карты, душил вино! Просто разбойничал!… Фу! Солдат, в тебе пуд пять с амуницией! право!
– Что, собака, верно не легок показался тебе?
– Нет, ничего; я только так говорю; если ловко, так сиди; ты, брат, славный гнет!
– Молчать! – крикнул сыщик.
– В самом деле, молчать во всяком случае лучше, – продолжал Дмитрицкий.
– Ну! неугомонный пес! – прибавил сыщик, толкнув его ногой.
– Нет, уж угомонился, все надоело: и лежать свиной тушей в телеге надоело, и считать людей людьми надоело, и вы все мне надоели, и проклятая эта ночь надоела… и что еще надоело?
– Молчи! – крикнул солдат.
– О, да ты, брат, продувная голова! – сказал, усмехнувшись, сыщик.
– Знакомый что-то голос!… Где-то я слыхал? – сказал Дмитрицкий, оборачивая голову и всматриваясь в сыщика,
– Что такое? – спросил сыщик.
– Ничего, голос-то ваш как будто знаком мне.
– Мошенник! верно, уж был у меня в руках.
