Между тем перепутанная узловатая участь Саломеи плохо разматывалась.
Проводив презрительным взором Несеева, она, однако ж, содрогнулась от его угроз. Ей представился весь ужас ее положения. Рушившаяся надежда на Чарова, внезапное появление ненавистного Дмитрицкого и предложенное унизительное покровительство отвратительным Несеевым, вдруг три невыносимых удара разбили душу Саломеи. Она едва дошла до своей спальни и бросилась в постель.
В это-то время наш магнат добивал Чарова. Как ни наказывал он карты, как ни трепал, как ни бранил их по-своему, они изменяли ему; обычное счастье как будто выбилось из сил – не везет. Чем его подгонишь? Приятели Чарова, обступив стол, радовались душевно, что нашелся человек, который распек их друга: «поделом! богат, каналья! слишком высоко нос подымает! не мешает понизить!»
Никому не приходило в голову, что последняя копейка идет ребром. Но сам Чаров знал это; приподняв пятью пальцами мужицкую прическу, бледный, он предложил противнику еще сыграть; но магнат хлопнул колодой по столу, встал с места и взял шляпу.
– Сегодня не играю, – сказал он, – скучно выигрывать… В котором часу утра принимает к себе мосье Tcharoff?
– С двух до обеда; обедайте у нас, – отвечал Чаров.
– Хорошо. Итак, до завтра.
– Ха, ска-атина! как он славно и счастливо играет, – сказал Чаров по выходе магната. – Bonne nuit, messieurs! [298] – прибавил он, зевая и потирая лицо рукой.
Когда все убрались, Чаров долго еще ходил по комнатам, отдуваясь. Его взяло раздумье: надо опять доставать денег! У кого? Несеев без залогу не даст!… заложить нечего!… У кого же занять?
Перебирая в мыслях всех своих знакомых и приятелей, Чарову пришло, наконец, на мысль, что все они ему должны; но как собирать долги, напоминать об уплате? Стыдно, совестно, скверно!
Раздраженный и истомленный досадными и непривычными думами, Чаров намерен был уже идти спать и положиться на мудрость утра, как пришла девушка и позвала его к Саломее.
– А думал, что она спит! – сказал Чаров с досадой.
– Оне в постеле, очень нездоровы, – отвечала девушка.
Чаров привык уже к этой новости.
– Что с тобой, ma ch?re? – спросил он, входя в комнату Саломеи.
– Я больна!… я очень больна!…
– Что ж делать? Послать за доктором?…
– Нет! Для меня необходимо путешествие… скорее!… только воздух спасет меня, оживит… – проговорила Саломея слабым голосом, протягивая к нему руку. – Сделай для меня это, Grйgoire! Поедем хоть в деревню… поедем завтра же, вели сбираться!…
– Помилуй, Эрнестина, – сказал Чаров, с ужасом взглянув на бледное, изменившееся лицо Саломеи, – это невозможно!…
– Grйgoire! Не противоречь мне… Сделай это для меня! Исполни это мое желание!… Я заплачу тебе за это страстной любовью, Grйgoire!
– Я не могу, моя милая, этого сделать! – отвечал Чаров, пожав плечами, – как это можно, у меня дела!…
– Боже мой, у тебя дела? у тебя дела?
– Да! и очень важные… Я никак не могу их оставить, бросить все и ехать!
– Не можешь?… – проговорила дрожащим голосом Саломея. Мутный, слабый взор ее вдруг вспыхнул и сверкнул на Чарова.
– Подите же вон отсюда!… Или нет! Я лучше сама пойду вон!… Marie!
Саломея позвонила в колокольчик.
– Помоги мне встать! – сказала она вошедшей девушке.
Чаров взглянул на болезненное, но вместе исступленное лицо Саломеи.
– Это новая сцена! – проговорил он про себя, – да нет, уж эти сцены мне надоели!
И махнув рукой, он вышел.
Дума о проигрыше и необходимости достать денег тревожила его более причудливого здоровья Эрнестины.
– Давай раздеваться! – крикнул он камердинеру.
Но Marie прибежала и сказала, что madame в беспамятстве, в бреду, что у ней горячка!
– Это. ужас, эта баба! – вскричал Чаров, – послать за доктором, вот и все!… Горячка!
Встревоженный Чаров беспокойно ходил по комнате, садился, вскакивал снова, спрашивал, приехал ли доктор, но не шел к Саломее.
Наконец приехал доктор, осмотрел больную и сказал Чарову, что у ней все признаки воспаления и жизнь ее в опасности.
– Что ж я буду делать с ней? dites moi, je vous en prie? [299] – вскричал Чаров.
– Как что? – спросил с удивлением доктор.
– Да, что? Черт меня дернул благодетельствовать, дать приют у себя в доме какой-то несчастной иностранке, а она тут у меня умрет!… Нельзя ли ее отправить в больницу?
– Каким же образом? Кто ж она такая?
– А черт ее знает! Какая-то мадам Мильвуа… Я предложил ей жить у себя, покуда получит место… дал квартиру, стол, вот и все… Я не могу в таком положении держать ее у себя и отвечать за нее!…
– Есть у нее какие-нибудь бумаги?
– А кто ее знает?… Вы знаете Далина? Он взял ее из тюрьмы на поруки и просил пристроить… Я сдуру и согласился!… Да вы можете это сделать, чтоб ее приняли куда-нибудь в больницу… для меня!
– Хм! Теперь когда же?… Завтра как-нибудь это можно будет сделать.
– А если она умрет до завтра?.
– Ну, нет…
– Да нельзя ли теперь?
– Хм! мосье Tcharoоfi это… не хорошо! – сказал доктор.
– Что ж тут нехорошего… Лучше ли подвергать себя…
Чаров не договорил.
– Вы бы прежде думали об этом.
– Да как тут думать, cher docteur? [300] кто ж мог думать?… По крайней мере хоть завтра чем свет… для меня!
– Посмотрим… Может быть, завтра ей будет лучше, если удастся перервать болезнь.
– Да нет, бог с ней! Я не хочу, чтоб она оставалась у меня в доме! – сказал Чаров, – только одни тревоги да неудовольствия!…
И Чаров умолил, упросил, взял слово с доктора, что он похлопочет о том, чтоб больную француженку поместить в больницу.
В стороне от большой старой дороги, которую заменило шоссе, на краю леса, стоял уединенный постоялым двор, В ту самую ночь, когда Дмитрицкий нежданно, негаданно попал и сопутники Трифона Исаева, ехал с ним сам не зная куда и мило о том заботился, к воротам упомянутого постоялого двора прикатило несколько троек. Приезжие были всё народ налегке, не простой, а промышленный, мастеровой. Все они, соскочив с телег, вобрались в избу постоялого двора. Ямщики поехали шажком на дорогу проводить взмыленных коней.
В это время в задние ворота вышла женщина, таща за руку какого-то молодца.
– Поди-ко, поди сюда, Прохор Васильевич! – шептала она ему.
– Ну, что, зачем, Лукерьюшка? – спрашивал он.
– Ох, уйдем отсюда, голубчик Прохор Васильевич! Здесь разбойничий притон, уйдем, пожалуйста!
– С чего ж ты взяла это, Лукерьюшка?
– Да неужели ты не смекаешь, что тут за люди собираются?… И Тришка-то твой мошенник, разбойничья голова!… Уж я говорю тебе недаром: видала я таких!… Пойдем, Прохор Васильевич!
