— Теперь подпишитесь, — сказал разбойник, видя, что Генри кончил писать.
Генри выпрямился и уронил перо. Он писал под диктовку и, занятый переводом, не мог осознать истинный смысл написанного.
Но когда у него потребовали подписаться под этим унизительным призывом к отцовскому милосердию, — а в нем еще жило воспоминание о его последнем гордом письме, — он почувствовал не только отвращение, но и стыд.
— Подпишитесь, — вскричал бандит, приподнимаясь на своем кресле, — подпишитесь же!
Генри колебался.
— Если вы сейчас же не возьмете пера и не подпишите своего имени под этим письмом, клянусь Мадонной, прольется кровь! Cospetto! — я не позволю насмехаться надо мной какому-то мазилке, проклятому англичанину!
— О синьор, — вскричала Попетта, до сих пор не проронившая ни одного слова. — Послушайтесь его, duono cavaliere. Муж всегда так поступает с теми, которые слишком удаляются от большого города. Подпишите, саго mio, и все пойдет хорошо. Вы будете свободны и вернетесь к своим друзьям.
Произнеся эту маленькую речь, Попетта сошла с дивана, на котором отдыхала, подошла к молодому англичанину и положила ему руку на плечо.
Но ласковый тон ее голоса и мягкое выражение глаз не понравились ее мужу и господину. Корвино вскочил с места, схватил свою жену за талию и грубо отбросил в угол комнаты.
— Не вмешивайся не в свое дело! — крикнул он.
Затем, обратясь к пленнику и вытаскивая пистолет из кармана, он прохрипел: «Подписывайте»!
Дальнейшее сопротивление было бы безумием. Намерение бандита было ясно, послышался звук взводимого курка.
На один миг у пленника мелькнула мысль броситься на противника и схватиться с ним, но если бы даже он вышел победителем из этой борьбы, Догги Дик и десятка два других разбойников немедленно расстреляли его без всякого сомнения.
Оставалось или умереть, или подписать.
Генри наклонился и написал два слова: Генри Гардинг.
— Синьор Рикардо! — позвал начальник.
Вошел Догги Дик.
— Умеешь читать? — спросил Корвино, протягивая ему письмо.
— Я не больно учен, — ответил ренегат, — но думаю, что сумею разобрать эти каракули.
Он прочел письмо по складам и удостоверил перевод.
Конверт запечатали, надписали адрес под диктовку синьора Рикардо. После этого пленника опять связали и отвели в темницу.
В тот же вечер в Рим был послан гонец.
Целый год прошел с того дня, когда Бэла Мейноринг отвергла руку младшего сына генерала Гардинга.
Снова перепела свистели на полях, стонала кукушка в лесу и соловей наполнял рощу своими ночными мелодиями.
Мисс Мейноринг по-прежнему оставалась царицей всех балов в округе, хотя две или три молодых девушки начинали оспаривать у ней пальму первенства.
Поклонники ее оставались все те же, за исключением Генри Гардинга.
Говорили, что место его занял его брат Нигель. Впрочем, это могло быть одно предположение, которое шепнул мне один молодой человек на балу, где был также и Нигель.
Сначала я не поверил, но к концу вечера должен был убедиться в этом собственными глазами.
Летние балы представляют гораздо больше случаев пококетничать для молодых девушек. Прогулки вдвоем по темной аллее особенно приятны после душной залы.
Ускользнув таким образом с одной молодой особой, я остановился возле величественного кедра, ветки которого, почти касаясь земли, образовали вокруг его ствола зеленую палатку днем и темный грот ночью.
Вдруг моя спутница проговорила: «Мне кажется, я забыла свой зонтик под этим деревом, подождите здесь, я поищу его».
С этими словами она скрылась под кедром.
Боясь, чтобы не случилось чего с молодой девушкой, я проскользнул следом за ней.
Мы искали несколько минут, но бесполезно.
— Вероятно, кто-нибудь из слуг поднял его и снес в комнаты, — произнесла спутница.
Мы хотели вернуться на дорожку, как вдруг новая парочка остановилась у кедра. С первых их слов было ясно, что они продолжали начатый разговор.
— Я знаю, — говорил мужской голос, — что вы еще не забыли его. Не говорите, что он был всегда вам безразличен. Я отлично все знаю, мисс Мейноринг.
— В самом деле, какая удивительная проницательность, мистер Нигель Гардинг! Вы знаете гораздо больше, чем я и даже ваш брат. В таком случае, зачем же я ему отказала? Наоборот, это доказывает, что между нами ничего не было. С моей стороны, по крайней мере.
Наступило короткое молчание. Нигель, видимо, размышлял.
Я не знал, на что решиться и чувствовал, что моя спутница смущена, но мы уже достаточно много слышали, чтобы дать знать о своем присутствии, не говоря уже о том, что наше собственное положение могло дать повод к злословию. Я прижал ее руку к себе, и мы безмолвно решили дожидаться конца этой сцены.
— Если вы говорите правду, — продолжал Нигель, — если ваше сердце действительно свободно, так почему же вы не приняли моего предложения, мисс Мейноринг? Вы сами меня уверяли, что я вам немножко нравлюсь. Почему же вы не принимаете моей руки?
— Потому что… потому что… Вы хотите знать почему?.
— Я у вас спрашиваю об этом уже целый год.
— Если вы обещаете мне быть благоразумным, я скажу.
— Я вам обещаю все, что хотите. Приказывайте и располагайте мной. Мое состояние — ну, это ничто — моя жизнь, моя душа принадлежит вам.
Он произнес эти слова с таким чувством, на какое я не считал его способным.
— Так я буду откровенна, — отвечала молодая девушка тихим, но ясным голосом. — Между нами две преграды, мешающие соединить нашу судьбу. Во-первых, нужно получить согласие моей матери, без которого я не хочу выходить замуж, я поклялась. Затем согласие вашего отца, без которого я не могу выйти замуж, в этом мать тоже взяла с меня клятву. Как бы ни была глубoкa моя привязанность к вам, Нигель, я никогда не нарушу моих клятв. Но идемте, мы уже довольно говорили об этом. Наше отсутствие может быть замечено.
Она быстро, как белка, скользнула под ветвями и направилась к бальной зале.
Разочарованный влюбленный не стал ее удерживать. Не будучи в состоянии сейчас низвергнуть эти преграды, он все-таки не терял надежды на будущее.
Я с моей спутницей тоже тихо направился в залу.
Глава XXII. СТРАННЫЙ ПАССАЖИР
В один прекрасный полдень 1849 года на станции Паддингтон появился пассажир, обративший на себя внимание.
В сущности, в этом человеке ничего не было необыкновенного, кроме его появления на станции Паддингтон. В Лондоне таких господ сколько угодно. Поверх обыкновенного суконного костюма на нем был накинут мексиканский плащ, голову его украшала калабрийская шляпа.
