Устье Лосьвы мы видели издалека – оно казалось светлым треугольником, врезанным в темную полосу берега, – и рассчитывали дойти до него часа за два. Но прошло и два, и три, и четыре, а вокруг нас все еще плясали волны.
Я греб уже давно, и левая, раненая рука болела у меня все сильнее. Этой рукой я держал весло хуже, именно потому на ладони уже вздувались пузыри. Очень хотелось отдохнуть, но волны не позволяли. И-и-и, раз… И-и-и, раз…
Неожиданно Маринов повернул к берегу. Зачем он сделал это, я не понял. Правда, у берега волна была меньше, но зато Маринов давал крюк и вдвое проигрывал на расстоянии.
– Налегай, Коля! – крикнул я. – Мы срежем угол и встретим их на берегу.
Маринов что-то кричал, что именно – я не разобрал. Я решил, что мы успеем объясниться на привале.
Раз, и раз, и раз… Берег заметно придвинулся. До устья было не больше километра. Желанный отдых приближался. С сожалением посматривал я на лодку Маринова, круто забиравшую вправо. Долго им маяться еще!
И тут, случайно оглянувшись, я заметил за спиной особенную тучку – небольшую, очень темную и лохматую. Она неслась ниже всех, независимо, словно комок, брошенный над водой, и река под ней казалась почти черной. Там не было пены, ветер срывал гребни с волн.
«Шквал!» – догадался я. Из-за него-то и повернул Маринов.
Конечно, в океане шквал страшнее, чем на Югре. Но ведь мы плыли в неустойчивой плоскодонке, пригодной только для мелкой и тихой Лосьвы.
Оставались считанные минуты. Я не рискнул идти к берегу, повернувшись бортом к волне. Приходилось держать прямо и ждать.
И шквал налетел. Высокие пенистые волны обрушились на лодку. Нос то зарывался в воду, то взлетал вверх, и тогда на фоне клубящихся туч я видел испуганное лицо Левушки.
– Крепче! Ровнее держи!
Куда там ровнее! Волны мотали нашу «лосьвянку», подкидывали, захлестывали ее, пенные струи метались от носа к корме, стекали по скамейкам и чемоданам. Грести? Править? Весла гнулись и вырывались из рук. Вот-вот треснут, вот-вот сломаются.
«Тонем!» – мелькнула паническая мысль.
Я прикинул расстояние до берега. Не так далеко, на юге я доплыл бы. Но в Югре вода ледяная, закоченеешь через минуту. Недаром здесь не умеют плавать – негде научиться.
– Налегай, Коля! Выкладывай последние!..
Мы оба выкладываем, оба налегаем, налегаем без перерыва. С перепугу забывается усталость, боль в локте, пузыри на ладони. Вода неподатлива, волны рвут весла, выворачивая руки. То зарываю весло, то бью по воздуху. Налегай, Коля, если хочешь жить!
Но вот волны мельчают. Мы проскакиваем песчаный бар и входим в устье Лосьвы. Ненатуральное спокойствие, тишина. Лодка Маринова уже на берегу. Ирина, хлопотливый муравей, волочит по песку чемодан. Нести не хватает сил.
Мы выбираемся на твердую землю в полном изнеможении. Хочется свалиться на песок и закрыть глаза. Я безропотно выслушиваю выговор Маринова, но протестую, когда он требует разбить лагерь. Зачем костер? Зачем ужин? Палатки? Спать, спать, хотя бы на булыжнике, не теряя ни минуты!
Однако Маринов неумолим. Ужин ему нужен горячий и с чаем, костер больше обычного, чтобы все просохло, в палатки лапник на подстилку.
Наконец, уже часа через полтора, я в спальном мешке. И только расправил усталую спину…
– Гриша, вы привязали свою лодку?
Не отвечаю, делаю вид, что сплю. И Николай бурчит в соседнем мешке:
– Что ей сделается, лодке? Вытащили, и ладно!
И тогда я слышу шаркающие шаги и усталый голос Ирины:
– Наверное, он спит уже. Я проверю, Леонид Павлович.
Я вскакиваю, как на пружинах, и вытряхиваю из мешка Николая. Как, мы будем отдыхать, а Ирина работать за нас? Этого еще не хватало!
Так кончилась моя попытка быть могучим. Как сказал бы Тимофей: история вышла «с крючком».
Фокин избавил нас от трехнедельного ожидания в Югре и доставил в Усть-Лосьву вовремя, раньше, чем сошла высокая вода. Однако нужно было спешить. Вода шла на убыль, необходимо было скорее миновать неинтересное для нас нижнее течение, пока не обнажились перекаты, пока можно было грести.
Грести, грести, грести…
Мы гребли с утра до обеда и с обеда до вечера, гребли, пока не находили место для ночевки. И по ночам я греб во сне. Мускулы напрягались непроизвольно (и-и-и, рраз, и-и-и, рраз!..). Мне снилось, что я уже выбился из сил, а впереди еще целый день гребли. Я просыпался. Светло. Белая ночь или утро? Не хрустит ли валежник под ногами неугомонного Маринова, не пора ли вставать, сталкивать лодки на воду?
Иначе было нельзя. Торопясь, мы избавлялись от медлительного, значительно более трудного продвижения на шестах. Час гребли по высокой воде спасал три-четыре полноценных часа для геологии.
Но как тяжело было разминать по утрам натруженные мускулы, ко вчерашней усталости прибавлять сегодняшнюю! И днем было тяжко, когда припекало солнце, а всего тяжелее вечером, на последних десяти километрах. По вечерам я забывал о науке, забывал об Ирине, ничего не оставалось, кроме больной руки, горящих ладоней, усталой поясницы.
Отвлекая себя, я считал взмахи весел до пятисот, потом до тысячи. Но рука болела все сильнее, мускулы становились вялыми. Я старался тащить весло плечом, спиной, держать его на вытянутой руке. Все внимание на этой вытянутой руке, здоровая гребет сама собой.
– Давайте я сменю вас, – с готовностью предлагал Николай.
Я рад бы смениться, но мне не хотелось считаться инвалидом. Не жалеет ли меня Николай, не смотрит ли снисходительно? Это никуда не годится. Нельзя давать себе поблажки. Установлено раз навсегда: мы гребем час, отдыхаем полчаса. Мой час еще не прошел. Он кончится за тем мысом. Ох, далеко еще!
Только во время получасовых отдыхов я замечал красоту берегов. Первый день мы плыли по бескрайному озеру, второй – по затопленным лесам. Проводники знали, где можно срезать излучины, и вели лодки по лесным тропинкам, огибая стволы берез, отодвигая колючие лапы елей. Лишь на третий день Лосьва стала походить на реку.
Но полчаса пролетают как одна минута. Неумолимая стрелка показывает – пора. И снова я берусь за тяжелые весла.
И-и-и, рраз!..
К счастью, трудовой день закончен. Маринов поворачивает свою лодку к берегу. Мы видим косогор, покрытый свежей травой, ложбинку, где так удобно станут палатки, слышим звонкие песни комаров, радующихся нашему прибытию.
Одна за другой лодки врезаются носом в глинистый берег. Подхватив красный, «кастрюльный» чемодан, Левушка выскакивает на берег.
Это самая лучшая минута в сутках.
