— Здравствуйте, господин Приеде!
Приподнимаю шляпу и церемонно раскланиваюсь. Старик окидывает меня равнодушным взором и опять отводит глаза. Да что он, не узнаёт меня в этом наряде, что ли?
Хочу подойти к нему, но слышу быстрый предостерегающий шёпот:
— Домой не ходи! Домой не ходи! И скорее отсюда!
Горячая волна проходит по моему телу от головы до ног. Мне становится жарко. Значит, меня ищут. И эти шпики, которые шныряли по поезду…
Спокойно! Бросаю быстрый взгляд на выход в город. Да, они все ещё стоят около контролёра. Попытаюсь пройти через выход для пассажиров первого класса. Там меня вряд ли кто-либо ждёт. А затем на такси — и в Задвинье к тётке.
Не спеша иду к двери шикарного привокзального ресторана. Тут никаких шпиков: всего лишь толстый бородатый кондуктор.
— Ваш билетик… Пожалуйста, проходите.
В ресторане совсем пусто. Лишь у стойки постовой полицейский любезничает с толстой буфетчицей, да какой-то длиннолицый мужчина с моноклем в глазу, вероятно, иностранец, брезгливо морщась, копается в своём бифштексе. Рядом застыл в почтительной позе пожилой официант с блестящим голым черепом.
На меня никто не обращает внимания. Направляюсь к противоположной двери — выходу в город. Облачённый в ливрею швейцар с наглым лакейским лицом широко распахивает дверь.
— Вызовите такси.
— Извольте!
Он пронзительно свистит. Тотчас же из-за угла выходит машина и подкатывает к самому подъезду.
— Пожалуйста, господин.
Швейцар отвешивает низкий поклон и угодливо улыбается, ожидая подачки. Напрасны его старания! У меня нет больше ни сантима. Все деньги ушли на билет.
В такси облегчённо перевожу дух. Пока шофёр мчит по улицам, обдумываю положение. Что случилось? Почему меня ищут?
Догадки идут одна за другой, но как узнать, какая из них верна? Нет, так не будет никакого толку. Нужно, прежде всего, осведомиться у тётки, что произошло у меня дома, а потом связаться с кем-либо из райкома. Тогда смогу разобраться.
Такси останавливается у старенького покорившегося домишки.
— Дом сорок восемь, господин!
Шофёр предупредительно открывает дверцу машины.
— Сколько с меня?
— Два лата.
— Обождите минутку, я сейчас принесу.
Но увы! Шофёру не суждено получить заработанные деньги. Едва только я захожу в тёмный дворик, мне в лицо бьёт сильный сноп света электрического фонаря.
— Имант Озолс?
— Он самый.
Чувствую, как меня крепко берут под руки с двух сторон.
— Поедете с нами. Мы вас давно уже ждём.
Разыгрываю удивление:
— Что такое? Почему? Кто вы такие?
— Политическая полиция!
— Ничего не понимаю. Какая политическая полиция?
— Потом разберётесь.
И они ведут меня обратно к такси. Шофёр удивлённо смотрит на меня и тихонько присвистывает. Бедняга понимает, плакали и те два лата, которые я ему должен, и те, которые набегут во время пути отсюда до охранки.
Беспомощно пожимаю плечами.
— Видите сами, шофёр, не успел зайти за деньгами.
— Бывает…
— Не разговаривать! — рычит один из задержавших меня. И приказывает шофёру:
— Везите на улицу Альберта, да поживее. Мы из политической… Ну!
Пробормотав какое-то проклятие, шофёр даёт газ. Машина рывком трогается с места…
Дорога недальняя. Через несколько минут я уже в здании охранки.
После тщательного обыска меня вводят в просторную комнату. Старый, изъеденный червями стол и простая деревянная скамья, на которой я сижу, — вот и всё её убранство. Но по всему видно, что комната знала лучшие времена. Окно, к которому приделана ржавая решётка, высокое, сводчатое. В углу огромная кафельная печь, украшенная лепными орнаментами. Дверца у неё выломана, и в топке видна груда грязных окурков. На потолке зияет дыра — вероятно когда-то здесь висела люстра.
Один из охранников, доставивший меня сюда, высокий, плечистый малый с пустыми светлыми глазами, словно выгоревшими на солнце, присаживается на край стола и, не обращая на меня внимания, набивает табаком свою короткую прямую трубочку.
Видимо, меня сейчас будут допрашивать. С трудом сохраняю внешнее спокойствие. Охранка! Нет места страшнее, чем это. Даже в тюрьме и то куда лучше. В камере рядом с тобой товарищи по борьбе. Трудно тебе — помогут. Загрустил — сумеют развлечь. Нужна поддержка — будь уверен, получишь её. И в одиночке не чувствуешь себя покинутым. Станет невмоготу — стукни в стену разок-другой. Тотчас же серией ответных ударов откликнутся друзья. И легче станет на душе.
Даже у тюремщиков увидишь иногда человеческий взгляд. Какой-нибудь седовласый ключник нет-нет да вздохнёт ненароком, хоть потом кашлянет сердито и грубо прикрикнет на тебя, словно стыдясь своей минутной слабости.
А здесь, в охранке, ты один-одинёшенек. Нет рядом друзей, не увидишь ни искорки сострадания на окружающих тебя лицах. Ты один среди злобных и коварных врагов. Они существуют для того, чтобы искать, выслеживать, ловить таких, как ты. И вот ты попался, ты в их власти. Будь готов ко всему. Они будут делать с тобой, что хотят. Слышишь: что хотят!
Охранка! Сколько страшного, жестокого, подлого связано с этим отвратительным словом. Сколько здесь пролито крови невинных людей, сколько мук здесь приняли лучшие сыны и дочери народа, борющиеся за его освобождение от кучки кровавых палачей. Теперь и тебе предстоит жестокое испытание. Будь готов! Ты ничего не знаешь, ничего не видел, ничего не слышал — вот твоя линия поведения, которой ты должен держаться…
Начало допроса происходит совсем не так, как я себе представлял. Вместо палача, увешанного всеми орудиями пытки, в комнату входит изысканно одетый человек лет сорока, с полным, тщательно выбритым лицом. Волосы причёсаны на пробор, в висках пробивается седина.
— Вы Имант Озолс? — обращается он ко мне.
— Я!
— Прошу вас зайти ко мне.
Он открывает дверь в соседнюю комнату и вежливо пропускает меня вперёд.
По-деловому обставленный кабинет. Письменный стол, два кожаных кресла, радиоприёмник. У стены стоят несколько стульев. Над ними висит большой портрет обрюзгшего человека с выпяченной нижней губой и взъерошенной щёткой волос — Ульманиса.
— Прошу, господин Озолс!
Охранник указывает на мягкое кресло и ожидает, пока усядусь. Затем садится сам и несколько секунд осматривает меня внимательным, изучающим взглядом.
— Надеюсь, господин Озолс, что вы человек умный и мы с вами быстро столкуемся. Вас, конечно, пугали политической полицией, но вы сами убедились, что эти россказни ничего не стоят. Прошу!
