— Какой славненький, — шепчет царица. — Мальчик, может быть, ты хочешь поиграть с моими собачками?
Федька в смущении опускает голову и вдруг вспоминает, как прежде в деревне пугал собак. Казачок становится на корточки и рычит:
— Гав!
Собачки в испуге поджимают хвосты, визжат.
— Ха-ха! — Царица всплескивает лебяжьими руками. — Потешил. Право, потешил… У меня, голубчик, все придворные потешные… — поясняет она Федьке. — Один петухом кричит. Другой в Саратов за кислой капустой ездит. Третий вверх ногами ходит… Ну, а теперь сказывай, как дела в Персии?
— Плохо, — вмиг посерьезнев, докладывает Федька. — Одни горы. Ханы да горы…
— Тебе не нравятся горы? — хмурится царица.
— Да, — печально кивает Федька. — Наши леса лучше…
— Разве ты не хочешь служить своей государыне? — царица сердито стучит по полу каблучком.
— Почему, хочу… — оправдывается казачок. — Только горы. Ух! Больно большие они, матушка. Вот…
Федька пытается снять сапог, но царица стыдливо машет руками:
— Нет… нет… Фи… Ты что-то говорил про горы?
— Да, про горы… Змеи там разные. На солнышке греются…
— Ой! — визжит владычица — и хлоп… больно бьет Федьку по щеке.
— Виноват, матушка…
Федька ежится и краснеет.
— Я не хотел… — оправдывается он. — Они не страшные, змеи-то. А вообще, в горах-то ничего. Даже красиво бывает. Вдруг по утрам розовый туман — будто шелк колышется. Посмотришь, а за шелковым туманом озерцо встанет. С золотыми лягушками да серебряными лебедями.
— Неужели, голубчик? — разом сменив гнев на милость, удивляется царица. — С серебряными лебедями?
— Точно, матушка, серебряными… Только то обман. Подойдешь ближе — одна земля сухая. Подразнили, выходит, горы.
Царица в изумлении всплескивает пухлыми белоснежными руками:
— А воды там мало?
— И воды мало, и еды мало. А врагов много, — тяжело вздыхает Федька. — Лошадок бы нам, солдатушек!
— Солдатушек, — улыбается царица. — Дам я вам солдатушек и лошадок тоже дам. Только впредь не жаловаться. Служить, голубчик, надобно. Понял?
При слове «служить» царские собачки, будто по команде, становятся на задние лапы. И, глянув на них, Федька тоже вытягивается:
— Понял, матушка!
На прощание казачок хочет чмокнуть белоснежную ручку, но тут (проклятая собачонка!) Федька спотыкается и звонко стукается лбом об пол…
Иван Ряднов будит Федьку, щелкает его по носу желтым от табака пальцем:
— Вставай!
Казачок открывает глаза и вначале ничего не может понять. Где же царица? Где голубая зала?! За окном солнечное утро. Звякает сбруя.
Дон! Дон! — звуки тонки и протяжны…
«Царские сережки! — вспоминает Федька. — А еще она обещала лошадей…»
Дон…
— Пора седлать, — тормошит паренька Ряднов. — Пора!
Теперь Федька понимает: во сне, только во сне может явиться им помощь… Солдатушки, лошадки!
А наяву? Казачок наклоняется и срывает голубые цветы, похожие на царицыны сережки. Память о несбывшемся сне.
Глава VII. ДИПЛОМАТИЯ
Гмелин молча шагает вдоль стены. Охотников полулежит на диване, лицо его замкнуто и сосредоточенно.
«Да… поручик будто потускнел за последний месяц», — замечает путешественник и говорит:
— А вы, Евгений Иванович, стали серьезней. Прежде шутили больше и вдруг…
«Да нет, не вдруг…» — думает Охотников. Вчера он записал в дневнике: «После того как Фет Али завоевал Шемаху, торговле конец пришел. Раньше в Шемахе товары всякие были, шелков крашеных много. Венецианцы даже сей шелк тавлинским звали. Был шелк — стал щелк. Разорил хан народ. В самой Шемахе никогда не бывает, а по приезде в деревнях окрестных живет. Ясное дело — тиран».
Охотников резко поднимается:
— Тиран, конечно…
Путешественник хорошо знает, о ком идет речь.
— Нам надобно поступать весьма осторожно, а не то… — Гмелин разводит руками. — Сейчас, друг мой, я рассуждаю только как зоолог: что такое Фет Али? Просто скотина…
Самуэль Готлибович произносит это слово с немецким акцентом, отчего получается «ско-тыы-на». Охотников улыбается.
— Но не в том дело, сударь, — продолжает путешественник. — Сей скот очень не любит своего бакинского родственника. И если мы незаметно поссорим их…
Гмелин хлопает себя по карманам, и рука его ползет за обшлаг.
— «Фет Али-хан! Великий наш покровитель! Дерзнули мы еще раз обратиться к Вашей милости. Ибо, знаем мы, сердце Ваше подобно дождю в пустыне. Как о блаженстве вспоминаем мы сейчас о днях, проведенных в Вашем княжестве. Благодарим небо за дары эти. Скорбя сердцем, должны сознаться: там в Дербенте мы не смогли до конца оценить все благородство души Вашей. Бакинский хан, конечно, светел и мудр. Но нас он не жалует. Принимает за каких-то лазутчиков. Вновь прибегаем к Вашей помощи. Пособите нам, чужестранцам. Да возблагодарит Вас аллах и небо».
Собеседники пожимают друг другу руки и беззвучно смеются. На третий день Фет Али прислал кое-какое снаряжение и двенадцать солдат.
— Охранять вашу милость в Сальяны и Ензели, — доложили солдаты.
— Дабы не сбежали, — уточнил Охотников.
Глава VIII. ВЕСТИ С РОДИНЫ
«Друг мой! Милый, благородный друг!
Сколь давно, сколь долго я Вас не видела…
Поверьте, я очень скучаю по Вас, Евгений. Единственное и последнее утешение мое теперь — это ваши письма.
Сударь, да Вы и в самом деле настоящий писатель! Как хорошо, как метко Вы пишете о ночных звуках в горах: «Порою поднимут отчаянный гвалт потревоженные кабаном стада гусей и казарок. Почуяв лакомую добычу, с воем отправляются на промысел волки, то внезапно заревет выпь…» Или в другом письме еще лучше об охоте на оленя…»
И Охотников невольно роняет голову на руки, закрывает глаза и припоминает подробности той давней осенней охоты:
«…Берег горной реки обрывистый и каменистый в излуке. На нем два заброшенных шалаша. Их выстроили из камыша и хвороста местные охотники. Мы облюбовали это место и расположились здесь с вечера. Вскорости разожгли костер и через час в почерневших от копоти котлах, подвешенных над огнем, кипел и дымился отменный плов.
Шагах в двадцати от нашей стоянки начиналась чаща, перемешанная с камышом.
Славно отужинав, мы привели в порядок свое охотничье хозяйство: сумы, патронташи, ружья — и по команде обстоятельного казака Ряднова заняли места в лодке.
Ночь сыра и темна. Луна то пряталась в густых облаках, то лукаво подмигивала нам. Тишина повисла в воздухе: ни ветер, ни птица, ни рыба не тревожили гладкую поверхность сонной реки.
