— Штык в землю, чего же теперь добираться?
— Не скоро еще штык в землю! С остановками уже два года пробиваюсь. То здесь, то там, а под ружье нет-нет да и заметут…
— Помещика выгнали?
— Помещика? — удивился Проворов. — Какие у нас могут быть помещики? Мы государевы люди. К нам ни одного помещика не заманишь. Их в ссылку к нам пригоняли. Ссыльные больше из дворян.
— С документами как? — поинтересовался Ставцев. Проворов поплевал на ладонь, взялся за ручку пилы.
— Две руки, две ноги, два глаза… А у тебя, браток?
Ставцев рукой махнул.
— То-то и оно, — понимающе протянул Проворов. — Ну ежели что, в мою деревеньку завсегда… У нас тихо. От дома до дома верст с десяток. Живем в лесу, ни одна душа не сыщет.
— А где деревенька?
— Да верст двести на пароходе…
Ставцев присвистнул:
— Хорошенькое приглашение!
— По реке все… На баржу сядешь, тихо этак плывет, вокруг лес дремучий. Душа богу молится…
Деревья валили дотемна. Пилили, кололи дрова, паровоз развел пары только к рассвету.
Двинулись по вагонам. Курбатов шепотом выговаривал Ставцеву:
— Николай Николаевич! Не мне вас учить… Надо вам молчать. Никак у вас не получается с солдатской речью. Ну какой же это солдат скажет: «Хорошенькое приглашение!»
— Он сам на птичьих правах.
— Хитер русский солдат, Николай Николаевич!
— Русского солдата, смею вас уверить, подпоручик, я знаю лучше!
С Проворовым сразу стало легче. Он без нажима, тихонько взял на себя хозяйственные заботы. На станции кипятка раздобудет. У него и кружка нашлась в вещевом мешке. И на базар сбегает, не испугается наглого ворья. Курбатов дал ему для расчетов золотой кружочек. Проворов разменял его на ходовые денежки.
Ставцев поинтересовался, в каких частях служил Проворов в германскую. Тот и части назвал, и об офицерах рассказал.
Вошли в прифронтовую полосу. Тут все усложнилось. И охрана усиленная, и проверка документов. Имя Дубровина не сходило с уст напуганных обывателей. «Комиссар из Москвы» — так его называли. Он твердой рукой наводил порядки.
Ставцев вознамерился заняться делом, расспрашивал о Дубровине встречных, вмешивался в разговоры о нем. Проворов, переглядываясь с Курбатовым, только головой покачивал, с трудом в иные минуты пряча усмешку. И однажды нашелся словоохотливый старичок.
— Как же, как же, — поспешил он ответить на вопрос Ставцева о Дубровине. — Известен… Пермский дворянин… С молодых лет увлекся цареубийством. На каторге сидел, по ссылкам его гоняли. А потом, по слухам, в Швейцарии отсиживался. Близкий Ленину человек… На Севере, прославился, теперь на Урал прислали порядки наводить.
И непонятно было: осуждает старичок или восхищается.
— В нашем городке, — продолжал он, — на сутки остановился. Председателя городской власти, самого здесь главного большевика, без суда и следствия к утру расстреляли.
— За что же большевика? — спросил Проворов.
— Бойкий был большевичек… Подарки очень любил. За подарки любому купцу документы выправлял. Взятки, точнее выражаясь…
Старичок помолчал, пошамкал губами.
— Анархистов тоже не жалует и разные там банды. Разоружает. Будет к весне литься кровушка. Он не пропустит сюда адмирала.
Ехали долго.
Перед последней остановкой надо было бы сойти, пешком идти в обход города. Ставцев заупрямился. Отказывались ему служить ноги в пешем пути. И натолкнулись…
С двух сторон в вагон протиснулись люди в кожаных куртках. Раздались требовательные голоса:
— Документы! Проверка документов!
Проворов присел на пол, словно собираясь скользнуть под скамейку. Ставцев покосился на Курбатова. Курбатов с деланным равнодушием отвернулся к окну.
Раздвигая пассажиров, по вагону двигались люди в кожаных черных куртках. Кто-то уже пустил по вагону:
— Чекисты…
Ставцев втиснулся в спинку сиденья.
Чекист с вислыми черными усами строго говорил в соседнем купе:
— У кого нет документов, граждане, предупреждаю! Дальше без документов не пустим.
В вагоне притихли, даже шепотом не осмеливались переговариваться.
Уже двоих вывели в тамбур для дальнейшего выяснения личности.
Проворов встал и вышел к проходу.
Чекист остановился перед ним.
Проворов протянул какую-то бумажку.
— Это не документ! — сказал чекист.
Проворов полез в карманы, долго в них рылся. К чекисту с вислыми усами подошли его напарники.
Проворов вдруг нырнул между ними и кинулся к выходу. Но где там! Его перехватили, он вырвался из рук. На него бросились чекисты. Он отбивался, кричал, и вдруг у него из кармана выпал наган.
— О, голубчик! — воскликнул чекист. — А ты, оказывается, ястребок!
Его поволокли из вагона.
Курбатов оглянулся на Ставцева. Мертвая бледность облила его лицо.
В тамбуре Проворов вдруг тихо сказал чекисту:
— А документы у меня, браток, в порядке!
— Тебе волк браток! — ответил усатый. — Мы сейчас разберемся, станция недалеко…
18Где-то вдалеке сотрясала землю канонада. В застывшем и безветренном лесу тишина. Разноголосисто стучал дятел.
Ставцев снял шапку и широко, неторопливо перекрестился.
— Вышли! — объявил он торжественно.
Порылся в кармане, достал тряпичный сверточек. Развернул. Пенсне с золотыми дужками.
— Вот и я теперь все вижу. Свет белый вижу, а то все в тумане плавало, а пенсне надеть нельзя. Признак классового врага! Вышли… Вышли! Ушли, князь, из вражьего стана!
Тропкой и лесом шли еще несколько верст. Впереди дымы над избами. Пригляделись: казачьи шапки, лычки, сверкнули на плечах у кого то погоны.
Ставцев распрямился, словно сбросил с плеч давившую тяжесть. Двинулись целиной, полем к деревне. Их заметили, на околице остановились несколько казаков. Один снял с плеча карабин. Ждали.
— Кто такие? — спросил картинный, как с пряничной обертки, казак-зауралец.
— Подполковник Ставцев, подпоручик Курбатов…
Казак подтянулся. Стал во фронт.
— Прощу провести в штаб! — приказал Ставцев.
Казак козырнул и торопливо зашагал впереди.
Ставцев оглянулся на Курбатова и радостно подмигнул.
— Порядок! Порядок, строй, дисциплина! А вы говорите, подпоручик, большевики!
— Я ничего не говорю, подполковник!
— Вы нет! Вы нет, а вот когда в Москву войдем, вашему тестю одно спасение, что нас укрывал…
Да, Курбатов имел возможность заметить, что порядок здесь был несколько иным.
