— Идут!
Черняк насторожился и привстал на коленях, узнать, что же заинтересовало поляка. По дороге в пыльном облаке двигалось коровье стадо, сопровождаемое погонщиком и охраной: наш сержант с двумя низкорослыми солдатиками.
Молодчик в подпоясанном пиджаке подошел к сержанту, попросил закурить и, сделав затяжку, указал на коров:
— Польские?
Сержант охотно разъяснил:
— Советские, дядя, советские! Возвращаются в Россию после вынужденной прогулки к фрицам. Видишь тавро? Все холмогорки, все меченые.
Неизвестный объяснения не принял, бочком отошел в лес, из которого тотчас раздалась нестройная пальба. Пули проносились поверх стада, и коровы, испуганно мыча, начали разбегаться. Охранники залегли в кювете, открыли ответный огонь. Перестрелка длилась минут десять, и Черняк забеспокоился: как бы Бугаков не влетел с ходу в эту малопонятную заварушку. Однако рокот мотора послышался со стороны города, и вскоре к сержанту пробрался по кювету высокий военный в форме оливкового цвета.
— Что случилось? С кем стычка?
— Шут его поймет, товарищ Дондера. Стреляют, говорят по-польски...
Офицер приподнялся и, сложив рупором ладони, закричал:
— Эй, в лесу! Что надо? Отвечайте, я поляк!
Из леса вновь выглянул молодчик в подпоясанном пиджаке:
— Польские коровы, верно?
Начальник охраны понял его, вспылил:
— Что ты заладил: польские, польские! Русские коровы, возвращаются из плена! Ясно тебе, дурья башка?
Человек снова не поверил.
— Нет! Коровы краденые!
Дондера вновь что-то втолковывал ему, пока не прибыли на грузовике пограничники Ходасевича и жолнежи из польской комендатуры. Они рассыпались в цепь и исчезли в лесу. У мужчины в долгополом пиджаке изъяли пистолет и круглую ручную гранату. Затем стали приводить одного за другим мужиков.
Дондера объяснил сержанту:
— «Аковец» воду мутил, дурил крестьян. Путь свободен, двигайтесь дальше...
Итак, Армия Крайова пытается распространить свое влияние на переселенцев. Андрей читал перехваченную радиопереписку групп АК с эмигрантской кликой в Лондоне. Значит, и в этих уездах кровавый антипольский курс АК на вооруженную борьбу против своей родины, соотечественников, Советской Армии-освободительницы становится реальностью.
Еще час ожидал Черняк, и терпение его было вознаграждено: он услышал знакомое тарахтение мотоцикла.
Времени было в обрез, и Андрей сжато сообщил Пете о контакте с Блотиным.
— Из слов Никифора я понял, что он в жесточайшем разладе с Доктором и щадить его не станет, выложит всю подноготную. Постарайтесь взять Блотина живым.
— А второй — Марек, что это за фигура?
Андрей изложил свое впечатление о Мареке и высказал мнение, что его можно использовать для выхода на Доктора.
Бугаков с явным сомнением выслушал Черняка, но спорить не стал, коротко заметил:
— Я доложу Грошеву.
Петя покатил мотоцикл к дороге, и уже вдогон Андрей спросил:
— Как Юзин?
— Паршиво. Большая потери крови...
...Через два дня Андрей вновь встретился с Мареком.
Это произошло на малеевском хуторе. В вечерней тиши скрипнула дверь, и в комнату, затравленно озираясь, вошел Марек. Он увидел на столе пищу, жадно потянулся к ней. Глотал почти не прожевывая, словно боялся, что отгонят. Только насытившись, Марек ответил на невысказанный вопрос Черняка и Малеева:
— Никифор убит патрулем.
— А ты смог уйти? — в голосе Малеева сквозило сомнение.
— Пока не знаю. Иногда я слышал шум погони. Они идут по пятам.
— И ты пришел сюда? — Малеев схватил Марека за отвороты рваного пиджака, отшвырнул к стене.
Рыдающе взвыла Герта, с любопытством затаращились дети. Черняк перехватил руку Малеева, занесенную для удара.
— Не надо. Мы уйдем.
Марек сопротивлялся намерению Черняка устроиться в пансионате, ссылался на то, что люди Доктора выследили последнее убежище Блотина и непременно пожалуют туда. Черняк сдержанно внушал:
— Ты напуган. Передохнёшь — и все страхи покажутся тебе ерундой. Не трусь!
Страхи Марека подтверждали догадку Черняка — Доктор поблизости. Если бандиты нащупали последнее местопребывание Блотина, тем лучше, они сами придут в пансионат. Внешне инициатива встречи будет принадлежать бандитам, а это существенно: ко всем, кто выходит на них самостоятельно, бандиты относятся подозрительно.
Марек имел основания для беспокойства. Он и Блотин изменили банде после провалившейся операции. Осведомитель из Зеебурга сообщил Доктору, что начальник чекистской опергруппы выехал по служебным делам в Литву. В засаду направились Блотин и Марек, но запоздали, обстреляли случайную автомашину. Даже Блотин задумался. «Этого промаха нам Доктор не простит, пора сматываться». Блотину всегда казалось, что Доктор недооценивает его, предпочитая «блюдолизов» — Кунерта, Внука, Иону. Марек явно повторял Блотина, когда говорил о нетерпимости Доктора к конкурентам. «Доктор посылал Никифора в самое пекло». С ненавистью отзывался Марек о Кунерте. «Доктор еще не знает, что пригрел змею. Кунерт спекулирует на черном рынке и склонял к этому Никифора, а ведь Кунерт — главный связник Доктора в Зеебурге».
Марек был новичком в банде и располагал ограниченной информацией. Он ничего не знал о людях Доктора в городе, а Блотин, по-видимому, эти проблемы с Мареком не обсуждал. Никифор покровительствовал Мареку, и тот платил Блотину собачьей преданностью. Поэтому Марек и бежал из банды вместе с Никифором.
«Ненавижу Доктора. Он не сделал мне зла, но я цепенею в его присутствии. Мне кажется, что он видит меня насквозь, и даже моя к нему ненависть — для него не секрет.
У них есть закон — проверка кровью. До тех пор, пока ты не прикончил кого-нибудь, они не доверяют тебе. Я не хотел такого крещения».
«Что же, ты никогда не убивал?»
«Убивал. Больше не могу».
Мареку было бесконечно жаль себя. В былые времена все мальчишки Шауляя сохли от зависти, когда Марек становился с отцом за прилавок в лучшем кондитерском магазине города. Он привык получать все, что хотел. Были у него веселые студенческие пирушки в кабачках на Лайсвис Аллее. Были литы на кутежи с девицами и, казалось, было обеспеченное будущее. Тогда, небрежно полистывая томики Ницше (Марек хотел быть сильным и безжалостным), он не мог предвидеть войны, службы в полицейских частях, бандитских бункеров. Марек проходил мимо каунасских фортов, и красный кирпич фортификаций еще не вызывал у него приступов тошноты.
Чувство вины мучило Марека, и он искал оправдания своим поступкам.
«Меня вынудили! Заставили под прицелом! Поверь, мне кажется, что стрелял другой, похожий на меня, и не въяве, а во сне. Как хочется верить: проснешься, протрешь глаза и поймешь — наваждение! А может, вся война наваждение? И ни к чему угрызения, самоистязания упреками? Жертвам легче, чем убийцам...»
