рулона, надетого на тонкую спицу, и ловко оторвала мне трамвайный билет. Его я потом показывал дома родителям, друзьям и одноклассникам. Чтобы все прониклись необыкновенным моим, хоть и коротким, путешествием в трамвае. Которого, увы, и в Алма-Ате больше нет, и в Кустанае нет и не было.
Я сел на деревянную, сделанную тонко, хорошо отшлифованную и лакированную скамью с высокой спинкой. Скамью завод сделал из прочных толстых реек, изогнутых в нужных местах сиденья и подголовника.
На до мной болтались кожаные треугольники, привинченные к потолку концом гибкого шнура. Так выглядели держатели для пассажиров, ехавших стоя. Трамвай качало в разные стороны так свирепо, будто водитель, молодая симпатичная девушка, имела задание от злых сил сбросить трамвай с рельсов. Попутно салон жёстко подпрыгивал на соединениях разных групп рельсов. И от всего этого поездка была похожа на рисковый опасный аттракцион, которые мы видели вчера в парке Горького. Да и у нас в Кустанае похожие тоже имелись. Рамы окон в трамвае были опущены, тёплый ветерок лез в салон и я высунул из окна голову, ловя ртом этот наполненный ароматами воздух.
Вышел через остановку, перешел улицу и потом десять ещё минут ехал на точно таком же трамвае в обратную сторону.
– На Коммунистическом будет остановка? – с надеждой спросил я кондукторшу.
– А как же! – почти обиделась она. – Это у нас одна из самых главных остановок. – А тебе куда надо там?
– На проспект Абая, – я обрадовался, что остановка есть. – С угла хочу на горы посмотреть. Я из Кустаная. У нас нет гор. Степь у нас.
– Ну так и выходи сейчас. Через пару минут. И два квартала вверх. Горы у нас самые красивые в мире!
– Это само собой! – согласился я с большой выразительностью. От которой кондукторша широко заулыбалась и одобрительно качнула головой.
А ещё через десять минут я с открытым ртом стоял, не шевелясь, на траве, росшей возле клумбы на углу проспектов Абая и Коммунистического. Всё существо моё, от зрения и до глубины моей романтичной души, и аж до воспалившегося разума, как будто вырвалось из тела и устремилось к ничем не загороженной длинной цепи горных вершин и впадин, ущелий и ледников. Всё существо моё воспарило над громадной горной эпопеей, повисло над ней и стало впитывать в себя каждую деталь, каждый искрящийся фрагмент, каждый могучий вздох Великого возвышения над планетой. Забрасывая четкими порциями в мозг и душу каждый, даже самый незначительный из всех шедевров этого невероятного чудесного зрелища.
Я раньше не очень-то верно осмысливал такое понятие как «эффект присутствия». Наверное, потому, что если этот эффект и чувствовался на ровной бесконечной нашей степной пластине, то я сам там как раз и находился. Присутствовал в любимой степи. Или сижу, например, за партой в школе, так этот эффект присутствия даже угнетает психику на пятом, допустим, уроке. А вот в кино этого ощущения не было никогда. Смотрю на экран, где с высоченной волны, цепляя носом тонны воды, рушится во впадину перед новой волной здоровенный военный линкор, но себя не вижу среди бесстрашных моряков, которых где-нибудь в машинном отделении швыряет от борта к борту. Нет чувства, что я там с ними вместе мучаюсь и жду штиля.
А вот самым волшебным образом возник этот эффект, когда на углу проспектов Абая и Коммунистического сел я на травку рядом с толстой крышкой канализационного люка и устроился так, что увидел слева направо и наоборот, сразу всю гряду горную. И только птицы, порхающие над кукурузными полями, растущими за единственной после проспекта узенькой неасфальтированной улочкой, на незаметные мгновения перекрывали какую- либо вершину или кусочек предгорья. Я увидел, нет – я стал осязать себя в холоде почти синего теневого склона высокой вершины. Меня продувало насквозь ледяным потоком беднейшего разреженного воздуха, сметало со склона в почти черную бездну, бесконечность которой перекрывали холмы с какой-то зеленью разных тонов. Зелень эта издали напоминала мох, но эффект присутствия диктовал мне на ухо, что это джунгли горные, непролазные, а я ломлюсь через буреломы, в майке и трико, ободранный до крови, но счастливый оттого, что увидел просвет, выход их чащи.
– Молодой человек! – в левом ухе возник теплый женский голос, напополам переломивший факт моего присутствия на одной из вершин.
Я сделал огромное волевое усилие и отвел глаза от гор. Надо мной стояла не то, чтобы старая тётка, и держала меня за плечо. Видимо, в глазах моих продолжал отражаться снег с вершин и лёд с розово-голубых ледников, что тётку или насторожило, или испугало.
– С тобой всё в порядке? Тебе плохо? – она подняла пальцем мой подбородок и стала внимательно разглядывать глаза.
– А? – задал я конкретный, по-моему, вопрос.
– Мальчик, тебе врач не нужен? Вон автомат рядом. Я вызову. На тебе ж лица нет. Ты как себя чувствуешь?
– Горы! – показал я пальцем вперед. – В первый раз так близко вижу горы. Заколдовался красотой. Я из Кустаная сам. У нас всё ровное на сотни километров вокруг. А у вас до гор рукой дотянуться легко.
– Да разве это близко? – засмеялась тётка. Разглядела, похоже, что я нормальный. – До прилавков, ну, это травянистые холмы перед горами, километров двадцать пять. Повыше и подальше, видишь, ели растут плотно. Леса непролазные. Огромные ели. Тянь-шанские. А отсюда смотришь – кустики мелкие, да? А вот где ледники да вершины – так почитай под сотню километров будет. Если по земле мерить. Но у них же высота! Где по три, где по шесть километров вверх. Вон та, самая большая вершина – пик Комсомола. Не самая высокая, кстати. Просто она к нам поближе. А горы уходят вглубь, на юг, так далеко, что и считать нет смысла.
– А вы там были, наверху? – задал я глупый вопрос. Она же алма-атинка. У нас каждый кустанаец в степи обязательно бывал.
– Да куда мне! – засмеялась тётка искренне. – Мы, простые люди, только на Медео ездим автобусом. Про Медео ты знаешь. Не буду рассказывать. Выше идти – надо специальную подготовку иметь. А на снежники вообще только альпинисты ходят. Со всего мира едут сюда. У нас горы не просто красивые, но и трудные для восхождения. Вот народ и ездит. И наши, местные, ходят. Себя испытывать. Непокорное покорять.
– Вы, наверное, учительницей работаете? Так рассказываете интересно.
– Надо же! Ты проницательный мальчик! – Ещё раз засмеялась она. – Почти угадал. Я доцент кафедры биологии в сельхозинституте. Ну, ладно. Раз всё в порядке с тобой, то я пошла. Свободный день у меня сегодня. К подруге иду.
Я помахал тётке, поблагодарил и медленно повернул голову в сторону гор.
Взглянул и вслух ахнул. Это были другие горы. Нет, те же,
