юном возрасте я понимала, что не должна привлекать чье-либо внимание к его присутствию. Я не спрашивала о его имени и никому на него не указывала. Он всегда стоял и ждал — терпеливо, уважительно. Я предпочитала игнорировать его и жила так, будто он не появлялся передо мной вовсе.
Когда я вошла в дом Томпсонов, раздался крик. Я решила было, что это я сама кричу от страха. Но нет, кричала Гуди.
Как только я открыла дверь, она впилась в меня глазами, то же самое сделали ее мать, сестра и муж, державший на коленях их старшего ребенка. Бабушка знала, и все присутствующие знали. Ветер хлопнул дверью о стену, и я поспешила закрыть ее.
Пройдя в комнату, я посмотрела на Гуди, собрав все свое самообладание. Бабушка, следуя своему обычаю, вычистила домик и выгнала наружу кур. В очаге горел слабый огонь, а в тени, спиной к Гуди, стоял лорд Смерть.
— Так ты останешься, Кетура? — слабо выдохнула Гуди.
Лорд Смерть плавным, грациозным движением повернулся и посмотрел на меня. В лесу он был высок, строен и силен, но здесь, в бедном домике, он выглядел как настоящий король, властный и неумолимый, и его ужасная красота осветила убогую лачугу светом благородства.
И тогда сквозь потрескивание углей в очаге, до меня донесся голос, который слышала только я, голос, проникший мне в самое сердце.
— Да, Кетура, ты останешься? — спросил лорд Смерть.
— Останусь, — ответила я Гуди, прошла в дальний угол комнаты и опустилась в плетеное кресло-качалку. Я решила, что не сдвинусь с места, пока не родится дитя или его мать не умрет.
По лицу Гуди заструились слезы радости.
— Благослови тебя Бог, Кетура, — сказала она, и тут же снова скорчилась от боли.
Лорд Смерть направился ко мне, и по мере того как он приближался, жар очага ощущался все меньше. Я перестала качаться в кресле. В его сияющих сапогах отражался свет умирающих углей.
— Ты еще прекраснее в свете очага, — молвил он.
— Это просто потому, что на этот раз я не при смерти. Смерть делает нас безобразными.
— Ты должна была прийти ко мне, — сказал он ледяным тоном. — Не боишься навлечь на себя мой гнев?
— Чего мне бояться? — сказала я тихо, и все же от страха мое горло сжималось и голос дрожал и срывался. Остальные присутствующие сгрудились вокруг постели Гуди и не слышали меня за стонами роженицы. — Сегодня я не потеряшка в вашем лесу.
— И все же теперь ты видишь — я могу достать тебя повсюду, — молвил он.
Я ничего не ответила.
Немного помолчав, он сказал:
— До сегодняшнего вечера я не знал, что ты всегда, с самого детства, была способна видеть меня.
Итак, он понял. Меня это рассердило, впрочем, я тут же ощутила облегчение, какое чувствуешь, когда поделишься с кем-то сокровенной тайной.
— А тогда, Кетура, — тогда ты боялась? Когда была так юна?
— Сначала я считала вас богатым родственником, который не любит разговаривать, — знатный дядя, что-то в этом роде. А потом пришел день, когда я поняла: если я увидела вас, то, значит, вскоре кто-то будет горько рыдать.
Гуди заворочалась на постели и испустила вопль. Бабушка заговорила с ней уверенным и успокаивающим тоном, и лишь я одна могла различить в нем нотки страха. Гуди была вся в поту. Ее губы побелели, зубы оскалились. Сестра и мать роженицы громко молились, а по щекам мастера Томпсона катились слезы.
— И вы дадите ей умереть? — прошипела я.
Он провел рукой по своим волосам.
— Кетура, я бы хотел, чтобы ты знала: моя работа не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Во всяком случае, не эта ее часть.
Гуди опять закричала, и ее сынок в отцовских объятиях захныкал. Несмотря на теплую шаль, я дрожала от холода, но мое сердце было еще холодней.
— Так не делайте ее, — сказала я.
И вдруг обнаружила, что мои слова прозвучали во внезапно наступившей полной тишине.
Глаза Гуди, обращенные ко мне, были полны ужаса и несбывшейся надежды.
— Здесь Смерть! — выдохнула она. — Ты разговариваешь с ним!
Ее снова охватила боль, и маленький сынок вскрикнул: «Мама!»
Я крепко стиснула руки вместе, но они продолжали трястись.
— Разве вы не слышите, как жалобно плачет ее сын? Не видите, что ее родные нуждаются в ней?
Он смотрел на меня с глубокой грустью.
— Она знает твою тайну. Если она останется в живых, они разнесут ее по всему свету. Тогда тебе станет очень трудно жить в деревне.
Вынести рыдания мальчика было свыше моих сил. Я поднялась на ноги.
— Ради всего святого, уведите малыша к тете! — воскликнула я.
— Не уходи, Кетура! — закричала Гуди.
— Не уйду! Не уйду!
Муж Гуди ушел, унося сына, который теперь кричал не переставая. Мужчина с мольбой взглянул меня, прежде чем дверь за ними закрылась.
Гуди завопила опять. На этот раз по-другому: она больше не боролась за жизнь. Это был дикий вой человека, идущего навстречу смерти.
— Пожалуйста! — взмолилась я.
— Но так будет лучше, — ответил он.
— Да как это может быть лучше?!
Он замер. Затем положил ладонь мне под подбородок и приподнял так, чтобы я смотрела прямо ему в глаза. Не знаю, откуда исходил ощущаемый мной жар — от моего собственного лица или от его обжигающе холодных пальцев. Наконец он заговорил:
— Кетура, в награду за твое сострадание я дарю тебе жизнь Гуди. Но ты должна прийти ко мне этой ночью.
За криками роженицы я едва могла расслышать его слова.
— Ее жизнь, — сказала я, — и жизнь крошки-великана, сына Сестрицы Лили. И тогда я приду к вам.
Он нахмурился и убрал ладонь.
— Он вовсе не крошка, он мужчина, и очень большой. И ему предназначено умереть. Для него уже слишком поздно.
— Все равно! — Должно быть, я выкрикнула это — я больше не могла отличить собственного голоса от голоса Гуди. Мои легкие боролись за воздух так же, как боролись ее легкие.
Лорд Смерть посмотрел на Гуди и обратно на меня, затем наклонил голову в знак согласия.
— Ты должна сдержать слово и прийти ко мне, — произнес он.
Я медленно кивнула.
И тут услышала голос Бабушки:
— Головка показалась! Тужься, Гуди, тужься! — А еще через несколько минут: — Сын! Огромный, как теленок!
Я обернулась к лорду Смерти, сама не знаю, с благодарностью или с торжеством, но его в комнате уже не было.
Вернулся муж Гуди. Он расплакался сильнее, чем давеча плакал его сын, да и все остальные тоже рыдали и смеялись от счастья. Гуди
