Хрупкая, игрушечная модель вселенной, созданная его детским воображением, не разбилась, не рассыпалась, не разлетелась вдребезги при первом его столкновении с жизнью. Наоборот, она становилась все прочнее, все несокрушимее.
Рассказывая о длинной цепи безумств, совершенных директором Императорского банка, купцом первой гильдии Генрихом Шлиманом, едва ли не каждое сообщение о каком-нибудь очередном его безумстве я предварял словами — «вдруг», «ни с того ни с сего». Но на самом-то деле представление, будто все свои удивительные решения, круто переломившие его жизнь, он принял «вдруг» и «ни с того ни с сего», могло возникнуть лишь у людей, совсем не знавших Шлимана. У тех, кто глядел на его жизнь, на все его успехи и неудачи со стороны.
Человеку, который хоть ненадолго, хоть на миг заглянул бы ему в душу, никогда бы не показалось, что мысль бросить коммерцию и заняться археологией осенила его вдруг, что это было каким-то внезапным наваждением, чуть ли не голосом свыше.
На самом-то деле все, что случилось с Генрихом Шлиманом, случилось вовсе не «вдруг», и вовсе не «ни с того ни с сего».
Всю жизнь он неуклонно и целеустремленно готовил себя к тем свершениям, к которым предназначил себя с детства. К той великой цели, достижение которой принесло ему заслуженную всемирную славу.
Для друзей и знакомых он был человеком редкого везенья, ловким и удачливым дельцом. Родственники видели в нем благодетеля — добродушного, отзывчивого, щедрого, всегда готового по первой просьбе оказать любую денежную помощь. Жена видела в нем мелочного тирана, нелепые причуды которого мешали ей жить так, как ей бы хотелось.
Говорят — чужая душа потемки. Как же нам заглянуть в эту душу, которая была семью печатями закрыта для самых близких из всех окружающих его людей? Как узнать, что творилось в душе человека, умершего почти столетие тому назад? Неужели существует рентгеновский аппарат, с помощью которого можно осуществить этот неслыханный эксперимент?
Да, такой аппарат в нашем распоряжении действительно имеется. Вернее, для достижения этой цели нам не потребуется никакого аппарата. Есть куда более простой, но зато и более надежный способ.
По счастливой случайности сохранились ученические тетради Шлимана для упражнения в греческом языке. Эти свои занятия он начал задолго до того, как принял окончательное решение бросить коммерцию.
Так вот, заглянем в эти тетрадки.
Ученические упражнения в грамматике и синтаксисе мертвого языка перемежаются в ней отрывочными фразами на этом языке, который был недоступен ни для кого из самых близких ему людей.
Вот некоторые из этих фраз:
«Я хочу в Грецию. Там я хочу жить. Как это возможно, что на свете существует такой прекрасный язык!..»
«Мне опротивели ложь и обман, с которыми я встречаюсь на каждом шагу. Поэтому я бы хотел, ликвидировав все свои дела, поехать в Грецию. Там я с пользой буду достаточно долго заниматься философией и археологией… Мне надо оставить торговлю, я хочу на свежий воздух, к крестьянам и животным».
«Я знаю, что я скуп и жаден. Мне надо перестать быть таким. Всю войну я думал только о деньгах…»
«Я не могу больше оставаться купцом. Говорят: всяк сверчок знай свой шесток!
Но я не могу больше оставаться купцом! Когда все мои сверстники ходили в гимназию, я был рабом и только в двенадцать лет стал изучать языки. Поэтому я не получил настоящего образования. Из меня никогда уже не выйдет настоящего ученого. Но кое-что я хочу наверстать…»
Пока все это выглядит еще не слишком определенно. Но многое сформулировано уже достаточно отчетливо.
Строго говоря, смысл всех этих записей сводится к одному. К той отчаянной, безысходной фразе, которую роняет горьковский Булычов: «Эх! Не на той улице живу!»
С той только существенной разницей, что герой Горького осознал бессмысленность и нелепость прожитой им жизни, когда уже поздно было даже пытаться изменить ее: он был болен смертельной болезнью и сам отлично знал, что жить ему осталось уже недолго. У Булычова эта фраза была предсмертным воплем боли и отчаяния. Он прожил свою жизнь купцом, купцом ему суждено было и умереть.
Для Генриха Шлимана она означала не конец, а начало. Начало новой, главной жизни — той, к которой он всегда стремился.
Вот еще одна запись из его ученической тетрадки:
«Днем и ночью я в тревоге, как бы пожар не уничтожил моих запасов индиго. Тогда все мои мучения оказались бы напрасными. Мне надо бежать отсюда. Я должен получить возможность жить для науки, которую я так люблю».
Коротенькая запись эта проливает яркий свет на то, что творилось в душе Шлимана все эти годы. Она открывает нам самую большую, главную его тайну.
Ни на один день не расставался он со своей детской мечтой. Даже в те минуты, когда он думал только о деньгах, только о том, чтобы нажить (или, не дай бог, не потерять) свои миллионы, богатство было для него не целью, а средством.
Всю жизнь он не только стремился к однажды поставленной цели, но и твердо верил, что рано или поздно обязательно ее достигнет. Однажды с ним произошел такой случай.
Путешествуя по Аравии, Шлиман решил во что бы то ни стало искупаться в Иордане. Местные жители отговаривали его от этой опасной затеи, предупреждали, что он рискует жизнью. Но он не желал ничего слушать. Едва только он вошел в воду, как быстрое течение подхватило его и вынесло на середину реки: неподалеку от устья Иордана — сильные водовороты, делающие реку в этом месте особенно опасной. Водоворот стал затягивать легкомысленного пловца в пучину. Слуги, оставшиеся на берегу, уже не чаяли увидеть его живым. В растерянности они возносили молитвы своим небесным заступникам: христиане — Христу, мусульмане — Аллаху.
Шлиман, почувствовав, что дело худо, тоже исторг из своей груди что-то вроде молитвы. Но он обращался не к небесам. Он воззвал к своему будущему. Не может быть, чтобы он так глупо погиб, не осуществив того дела, той великой цели, к которой он себя предназначил.
История эта напоминает знаменитый анекдот про Юлия Цезаря. Тот тоже однажды попал в объятия водной стихии и чуть было не утонул. Он, правда, был в лодке. Но лодчонка трещала под напором волн, и гребец, управлявший ею, уже не надеялся остаться живым. И вдруг, в самый отчаянный и страшный момент, когда, казалось, уже не оставалось никаких надежд на спасение, на плечо гребца легла спокойная рука и спокойный голос произнес:
— Не бойся! Ты везешь Цезаря и его счастье!
Цезарь верил в свою звезду: он твердо знал, что не может погибнуть, не свершив того, что ему предназначено свыше. Таков смысл этой знаменитой притчи.
