по обочинам возками. В каждом из них лежала на боку огромная деревянная бочка, а вместо лошадей были впряжены люди.
«Что же это такое творится?» – обомлел дед Богдан и обратился с вопросом к ближайшему мужику. –«Кто вы такие, позвольте полюбопытствовать? За что такое вам наказание?»
Мужик в ответ ожег компанию сердитым взглядом, будто плетью, и молча повернулся спиной.
«Да это ж сердитые,»– зашептал Аристарх. – «На них испокон веку воду возят.»
«И долго ли?»
«Пока не подобреют.»
«А, ну этому грубияну еще долго лямку тянуть,» – сделал вывод дед Богдан.
Ноги сами несли путешественников вперед по тракту, но ровно до того момента, пока не пришла пора пойти налево. Народная тропа, ведущая в село Семипятничное, поросла быльем. Трава, местами достигавшая пояса, сильно затрудняла продвижение. Чувствовалось, что здесь давно не ходят люди, не ездят груженые товаром телеги, не подпрыгивают на ухабах лаковые коляски. Значит, дела в Семипятничном совсем пришли в упадок. Заросшая тропа вилась по окраинам полей, утыканных свежей порослью сосенок, перепрыгивала по камням сонные ручьи, прорезала насквозь прозрачные березовые рощи и мрачные ельники.
Как спутники умудрились заблудиться в трех соснах, они и сами не поняли. Казалось бы, вот она тропа, еще минуту назад была видна. Как вдруг вокруг только темные стволы с отмершими нижними ветвями, а под ногами толстый слой побуревшей хвои и шишек, в котором ноги тонули по щиколотку.
Заблудиться в лесу – дело нехитрое. Каждый приличных размеров лес полон заблудших овец и блудных сыновей. И если заблудшие овцы и не подозревают о том, что потерялись, пока не попадутся на зуб волку, то блудные сыновья всеми силами стремятся найтись. И всегда находятся. Обычно они просто бредут куда глаза глядят и держат ушки на макушке.
Поэтому путешественники, не падая духом, решили остановиться на ночлег и подождать, пока на них кто-нибудь не наткнется.
Ночной костер в сосновом бору, почти лишенном подлеска, был виден издалека. Как только отблески огня заиграли меж темных стволов, а над костром забулькала каша в котелке, из темноты вынырнула и осторожно приблизилась к огню косматая фигура.
«Доброго здоровьичка, странники,» – внимательно оглядел она компанию. – «А я чую дымком потянуло. Ну думаю, нет дыма без огня, а огня без каши. Дозвольте скоротать ночь у вашего костерка.»
Мужик был не то, чтобы здоров, но угрюм, волосат и давно не чесан.
«Клим Кологрив,» – отрекомендовался он, присаживаясь к костру. – «Мастер на все руки. Могу ручки позолотить или нагреть, сидеть сложа руки или на руках носить, могу умыть руки, да и запачкать их не боюсь, могу взять что хочешь голыми руками или протянуть руку помощи.»
«Не тот ли Вы Клим Кологрив, который недавно потерял паршивую овцу?» – оживился Аристарх.
«Он самый,» – сокрушенно кивнул гость. – «Так и не нашлась, бедолага.»
«Надеетесь в здешнем лесу ее отыскать?» – не унимался Аристарх. – «Так это напрасно. По лесам только заблудшие овцы бродят. Советую махнуть на эту затею рукой.»
«Да я уж и махнул,» – уверил Клим Кологрив. – «Другим делом промышляю.»
«Каким же, позвольте полюбопытствовать?» – заинтересовался дед Богдан, раскладывая кашу в свою и не в свою тарелки.
«Несу ахинею,» – гордо известил новый знакомец. – «Заморская диковина. Пользуется большим спросом. Цельный мешок на продажу имею. Не интересуетесь?»
«Нам без надобности,» – протянул гостю отрезанный ломоть хлеба Иван.
«Да что же это я?» – засуетился Клим. – «У меня калач тертый к чаю имеется. Вон какой пышный, да мягкий. По утру в селе купил. Чувствуете? Совсем из другого теста сделан.»
«Не в Семипятничном ли часом?» – всколыхнулась Груша.
«А разве оно еще не сгинуло?» – ответил вопросом на вопрос Клим Кологрив. –«Уж и указатель дорожный на него покосился и в землю уткнулся.»
«А где он? Где тот указатель?» – вскричала Груша.
«Да вот через две опушки на третью и вдоль ручья вниз по косогору, ежели направо пойдете,» – указал Клим.
Путешественники вновь встали на правильный путь.
В окрестностях Семипятничного царило небывалое оживление. Ловили удачу.
Удача – штука капризная. Откуда берется и куда девается – неизвестно. Некоторые полагают, что обретается она на седьмом небе, и изредка ненароком оттуда крохи ее на землю просыпаются.
Но если увидишь ее, не зевай, немедля лови и прячь за пазуху. Этим сельчане и занимались. Позабыв и позабросив все дела, не позаброшенные ранее, они, вооружившись шапками, сетями, сачками, мешками и даже наволочками, какие побольше, носились по окрестностям села, обшаривали овраги и пустыри, шерстили стога полусгнившего прошлогоднего сена, вытаптывали давно запущенные ягодники, шарили по воде вилами.
Взбаламутила односельчан Гадюка Аспидовна. Однажды в жаркий полдень она занималась любимым делом: лежала на боку под вишней в саду и плевалась косточками в мух, иной раз сбивая тех на лету. И вот, посматривая на солнце сквозь пальцы, она заприметила в ветвях нечто необычайное. Сгусток света, переливающийся всеми цветами радуги, запутался в ветвях. Глупа Гадюка Аспидовна не была. Она мигом смекнула, что это такое.
Удачу Гадюка Аспидовна узнала сразу. Надо сказать, что по жизни ей везло. Сначала был у нее работящий муж, дом – полная чаша и красавица-дочка. А когда село обнищало, ей снова повезло. Дочка Лукерья удачно вышла замуж, за жениха пусть и небогатого, но совестливого, слову своему, неосторожно данному, верного. Зять тянул лямку, рвал жилы на работе, а она с дочерью и внучкой как сыр в масле катались.
Но поймать чистую удачу, свою, собственную, – это совсем другое дело. Гадюка Аспидовна поднялась, стряхнула с подола вишневые косточки и потянулась сквозь ветви за удачей. Но та пряталась высоко, а Гадюка Аспидовна от сытой жизни изрядно раздобрела и влезть на дерево не смогла. Лишь спугнула её окаянную. Удача вспорхнула и поскакала по саду, как солнечный зайчик. Женщина кинулась за ней и всполошила все село. И теперь все сельчане, от мала до велика, носились по окрестностям, пытаясь поймать удачу за хвост. Семипятничное пришло в окончательный упадок.
Некому было кормить кур и доить коров, собирать яблоки и прореживать морковь, чинить прохудившиеся крыши и править покосившиеся заборы. Удочки были смотаны, кузнечные горны погашены, рабочие рукавицы повешены на гвоздь, косы затупились, а огороды поросли бурьяном. Ни из одной трубы в селе не поднимался сытый дымок, ни в одной печи не томился горшок с пшенной кашей или мясной похлебкой. И только скрипящие ставни раскачивались на ветру.
Удача же была неуловима. Ее видели на пруду, скользившей по воде вместе с гусиной стаей; на постоялом дворе меж битых горшков в глубине
