поту и морда напряженная. Ящик он тащил тяжелый. Инструктор его, как вазу хрустальную, из последних сил нежно приземлил на середину стола, откинул в разные стороны две верхних створки и как фокусник стал левой рукой выкидывать из коробки бутылки, а правой их ловил и заполнял ими стол.
Мужики перестали не то чтобы орать, шевелиться прекратили. И в этой, ничего хорошего не обещающей тишине, у меня лично защекотала внутри непонятная пока тревожность. Бутылок было много. Все разные. Мы, как кобра под дудку заклинателя, вытянули шеи и плавно подтянулись к столу.
Стали считать и смотреть этикетки. Бутылок было 16. Нас шесть. С инструктором могло быть семь, и тогда, чёрт его знает, может, и обошлось всё по другому. Но он сделал своё дело, всем пожал руки и исчез.
Стали перебирать бутылки и читать вслух этикетки. В общем, там было всё, что нельзя мешать. Столичная водка и Смирнофф, пиво пльзенское жигулевское, ликеры – вишневый, щартрез, джин бифитер, виски белая лошадь и два литровых пузыря спирта Роял-оптимал. Грузинские вина гурджаани, цоликаури, цинандали и ещё что-то… А! Коньяк армянский с пятью звездами. Всё, кроме шартреза и цоликаури я раньше уже пил.
Тишина стояла пока читали этикетки и передавали по кругу флаконы. Потом все разом ожили, хозяин, Сысоев и генерал быстро сбегали на кухню и притащили невиданный закусь. Раки красные на подносе, всякие колбасы, напиленные одинаково тонкими колясками, три баночки, уже открытые, с черной икрой кавиар, лимоны, уже нарезанные, и пять бутылок боржоми. Запивать. До меня дошло только в тот момент, что всё, кроме ящика с пузырями было заготовлено и затолкано в холодильник заранее. То есть никакой импровизированной вечеринки, а точная продуманная пьянка была намечена на сегодня, но ещё вчера.
Ну я под суету эту и вставил хозяину вопрос. Чего, мол, сегодня за праздник?
Хозяин заржал как старый конь, а за ним каждый по своему как могли заржали остальные.
– Жизнь – праздник! – давясь ненатуральным смехом крикнул вверх начальник вокзала.
– Сегодня отмечаем переселение души товарища Сысоева из кресла директора гастронома на трон начальника всего областного горпищеторга! -
И секретарь погладил Сысоева по лысому затылку.
Сысоев растопырил руки перед Андрейченко и недоделанным басом пропел «Боже, царя храни»
После чего сразу и понеслось. Пили всё подряд, ели сначала с чувством, потом символически, а часа через три бросили закусывать, а пить начали по-серьёзному. Пели казацкие почему-то песни, плясали под Моцарта, Шостаковича, Грига и Дунаевского. Я играл и пил всё подряд, что подавали прямо в зависшую над клавишами руку. Я делал мизерную паузу для громкого выдоха, выплескивал внутрь себя уже без разницы – что, снял свитер влажный и вонючий от пота, и играл, играл, и играл. Меня сзади и сбоку обнимали, целовали в темя, шлёпали по спине, прижимали на мгновенье к себе и гладили плечи. И всё это – во время плясок, дикого песнопения украинских народных песен и русских частушек, криков «Оп-па» и прыжков на месте с неудачными приземлениями на колени, на задницу и на спину.
Дальше – хуже. Мне от усталости стало дурно, замутило, всё поплыло и раздвоилось. Тошнота подняла меня со стула, я с трудом обогнул рояль и куда-то пошел. Да не пошел. Не то слово. Повалился к первой на пути точке опоры. Это был угол двери на балкон. Я рванул ручку двери, чтобы хватануть свежего воздуха. Но ручка оказалась мягкой и бархатной. Она не открыла дверь, стала падать на меня, причем сверху. И вместе с ней мы ссыпались на паркет. Тут я как-то разглядел, что это была вообще не дверная ручка, а портьера. Я начал ползать по ней, пытался в неё завернуться и так уснуть минут на десять, чтобы передохнуть. А потом снова поиграть Шуберта. Люблю его пьесы. Но завернуться я не успел. Меня вырвало на эту чертову портьеру, на паркет. Я почему-то быстро вскочил и побежал в туалет. Хотел там покончить с рвотой, умыться и сесть за рояль. Но по пути я всё время на кого-нибудь натыкался, отталкивал его, налетал на стену, бросался назад и почему-то попал на кухню. Блевать при этом я не переставал и украсил отходами смеси выпитого и съеденного всех высоких гостей и Большого хозяина. Ну, само собой, стены отметил, мебель, пару ковров на стенах и палас на полу. И всё. Вот после кухни я исчез сам для себя. Выпал из сознания. Сколько это моё отсутствие длилось – не могу сказать.
Открыл глаза я на свежем воздухе. На скамейке. Догадался, что на ней я лежу. Сел. Смотрю по сторонам и не понимаю, где я. Но это ладно. Я не понимал и не мог вспомнить, где был до этой скамейки. Силился вспомнить. Но ничего не получалось. Понимал я только то, что я живой и надо вставать и идти. Но откуда идти я не мог сообразить. Тогда я просто поднялся и пошел. Ночь, прохладно. Смотрю – я без свитера и в носках. А на репетиции был в свитере. И туфли были. Стал думать, где был после репетиции. И ты понимаешь, не могу вспомнить. Иду, вспоминаю, а не получается. Плюнул. Стал просто идти. Долго шел. Задубел весь так, аж зубы стучать начали.
Но, видимо, старик Павлов был толковый ученый. Он обосновал, что безусловный рефлекс и подсознательный инстинкт важней любой умственной деятельности. Потому как я ничего не соображал, но автоматически пришел к брату Виктору домой. Он ничего не стал спрашивать. Дал мне стакан, налил в него сто пятьдесят водки и помог мне донести стакан до рта. Я с трудом выпил и спросил у Виктора, где я был. Он опять ничего не сказал, а взял меня сзади под мышки и довел до кровати. Последнее, что я запомнил: на меня сверху теплым блином упало белое одеяло. Проспал я часов до одиннадцати утра. Открыл глаза и начал думать – где я. Потом зашел Виктор и молча дал мне в левую руку кусочек сушеной рыбы, а в правую большую кружку. Я понюхал. Из кружки пахло пивом.
– Поправься, – сказал брат – И иди домой. А то скоро Наталья с ночной придет. Не надо, чтобы она тебя такого видела.
Я выпил пиво, погрыз рыбку, опять попытался вспомнить, как я оказался у брата, откуда пришел и что было до этого. Не могу вспомнить и всё. Веришь?
Ну, дал мне Витя рубашку фланелевую в клетку, полуботинки на размер больше. И я пошел. Но не домой. В филармонию. На работу. Пришел в гримерную, сел к зеркалу
