— Лады… Собьем спеси…
Мы не знали, зачем появился Карабанов в чужой деревне, а Степан вообще не знал его, и только Полина рассказала, что в Островном живет его родня и что о ней в деревне отзываются весьма нелестно.
В ночь с 7 на 8 ноября, когда все мы безмятежно спали, с улицы донесся тревожный стук в окно и прерывистый женский голос.
— Полина!.. Степан!.. Господи!.. Горите! За окном мелькали багровые блики пожара. Раздетые, мы выскочили наружу, и у нас в страхе и горе зашлись сердца. Жарким факелом полыхали стог сена и сарай с норками. Мы бросились к нему, но были отброшены страшным жаром огня.
Сбежались люди, где-то ударили в рельс. Кадушка воды, имевшаяся в доме, ничего не могла изменить. Трещало охваченное огнем сухое дерево, гудело злое пламя, и сквозь этот гул доносились крики погибающих зверьков. Моргунов с топором в руке метнулся к сараю, но огонь выстрелил в него снопом раскаленных углей, и он выронил топор на тающий снег. Задымилась крыша дома, испуганно вскрикнула Полина, и мы побежали спасать последнее добро Степана Селедкова. Ведрами, по цепочке, таскали люди воду с протоки, и дом удалось отстоять. На месте сарая дымилась только груда головешек. Плакала Полина, шептались, сочувствуя, соседи.
— Сволочи пьяные — швыряются окурками!.. — сказал кто-то в толпе.
Наступило чистое зимнее утро. Принаряженная, праздничная, веселая и хмельная просыпалась деревня; где-то растянули гармонь и заголосили ранние гуляки. Островной продолжал праздновать. Молча сидели мы на пепелище и грязными от копоти руками вытирали выступавшие слезы — вероятно, дым разъедал нам глаза.
Никто из нас не сомневался, что поджог дело рук Карабанова, но доказать это мы не могли. О случившемся Сузев сообщил на базу. И сейчас нас вызывал директор, прилетевший в Вострецово. Несчастье перечеркнуло все наши труды. Гарантийного оклада едва хватало рассчитаться с авансом, но больше всего нас злил тон полученной телефонограммы. Ведь в нашей беде была повинна и база, не соизволившая в течение месяца забрать норок. Мы отправились в Вострецово, и назавтра нам предстоял тяжелый разговор с директором базы.
От Крутого Яра до Вострецова рукой подать, но у нас не хватило сил пройти последние километры. Постучавшись в первый попавшийся дом, мы попросились переночевать и, отказавшись от предложенного чая, мгновенно заснули.
Утром, поднявшись на ноги, я вскрикнул от боли. Ноги стали чугунными, болели все суставы. Едва передвигаясь, мы поплелись дальше. Немного размявшись, зашагали бодрее и в Вострецово постарались войти достойной походкой. Зимний наряд преобразил деревню. Улицы казались чище и как будто шире. Было многолюдно, и нас провожало много любопытствующих взглядов.
— Кешка, партизаны пришли! — кричал на заборе какой-то малец, подзывая своего приятеля.
Первым приветствовал наше появление у дома Зайца его козел. Появившись из-за поленницы, он с ходу боднул Моргунова в живот. Димка не удержался и плюхнулся в снег.
— Узнал, старая каналья! — сказал он, сидя в снегу. — Бороду не можешь простить!
В свое первое пребывание у Зайца Димка нечаянно опалил козлу бороду паяльной лампой, и злопамятный козел не стал давать ему прохода. Сейчас он стоял над своим поверженным врагом, угрожающе нагнув рогатую голову. Димка смертельно устал, и ему было лень подниматься.
— Кончай, дурак, войну, — говорил он козлу, — лучше закурим трубку мира.
Он достал сигарету и зажег спичку.
— Ме-е, — проблеял козел, потряхивая бороденкой, и сердито топнул копытом.
— Не спеши, приятель, отведаешь и ты дым дружбы…
Димка несколько раз затянулся и насмешливо сунул сигарету козлу. И тут произошло неожиданное. Козел зажал ее в зубах и, причмокнув, выпустил дым через ноздри. Мы даже присели от изумления, не в силах произнести ни слова. А козел продолжал курить. Мало того, он перебрасывал сигарету из угла в угол, как заправский курильщик.
— Друг ты мой сердечный, да тебе ведь цены нет! — говорил Димка, ползая вокруг него. — Где уж тут какой-то паршивой лягушке из Калавераса[2] до тебя, — продолжал бормотать он.
— Он у тебя, случаем, не потребляет? — спросил Моргунов появившегося на крыльце Зайца и щелкнул себя пальцем по горлу.
— Пьет, окаянный!.. Шоферня научила, — ответил растерявшийся Заяц.
— Петя, дружище! Наша фирма вылетела в трубу, — запричитал Димка, — одолжи нам своего артиста, и через неделю мы станем крезами…
Впервые после пожара мы засмеялись и нам стало чуточку легче.
Директор базы остановился в доме Трофимова. Против ожидания, все объяснения прошли у нас в корректной форме — он, вероятно, понял допущенную в телефонограмме бестактность и постарался ее сгладить. Будучи человеком неглупым, он понимал, что использовать энтузиазм и молодой задор нужно с чувством меры, а потому пообещал компенсировать наши издержки доступными ему средствами. Это заявление во многом способствовало нашему примирению.
— Ну вот что, друзья, — сказал он. — Лиха беда начало! На экспорт нужны рыси, а в окрестностях Мельничного они есть. Так что экипируйтесь по-зимнему и марш-марш!
Мы посмотрели друг на друга. Ну, что ж? Бог не выдаст — свинья не съест! Рыси так рыси!
В тот же день вместо предполагаемого отдыха во Владивостоке мы начали готовиться к походу в самые дебри Приморского края. А готовиться нам нужно было основательно. Мы оборвались до крайности, и от нашего бравого вида, с которым начиналась поездка, не осталось и следа. Все, что можно было зашить и подштопать, сделала нам жена Зайца — добрейшая Татьяна Ивановна. Кое-что пришлось купить, часть одежды выделил Трофимов, остальное мы скроили и сшили с помощью той же Татьяны Ивановны.
— Пошел бы я с вами, да только поднарядился на работу, — сожалел Заяц, помогая нам в сборах.
Через неделю все приготовления были закончены. Пришли мы в Вострецово налегке, а уходили с грузом. Пришлось нести на себе железную печку, палатку, накидную сетку, материал для вязки рысей, лыжи, продукты и многое другое. Кроме того, мы заменили карабин и винчестер на японские «Арисаки» и тащили с собой по триста патронов. Чтобы сократить путь, решили идти вдоль телефонной линии Вострецово — Островной, где проходила пешеходная тропа. Трофимов с директором базы уходили на разведку тигров — нам предстояло ловить рысей. Перейдя замерзшую Б. Уссурку, мы попрощались и разошлись в разные стороны.
За остаток дня удалось пройти немного, и в тот вечер нам впервые пришлось устраивать себе зимний ночлег. Мы разбросали снег, нарубили пихтовых веток, укрыли ими землю и поставили сверху палатку. Ночью мороз был не больше пятнадцати градусов, и ночевка прошла вполне сносно.
