В специальном зале Ярцев некоторое время дожидался следователя прокуратуры. Наконец следователь Колчин, упитанный, флегматичный капитан юстиции, вошел в зал в сопровождении прапорщика (надзирателя) и, узнав полковника, подошел к нему и пожал руку.
— Михаил Яковлевич, я вас пригласил в связи с настоятельной просьбой моего подследственного Глеба Сорокина, — сказал он, бесцеремонно беря Ярцева под руку и увлекая за собой из зала. — Тут случилось неприятное происшествие. Сорокина отравили. Но он пока жив.
— Отравили? Кто?
— Выясняем. Вы же знаете — в тюрьме трудно докопаться до истины. Среди зэков, как правило, круговая порука. Сорокина поместили в небольшую камеру, где вместо тринадцати положенных натолкано двадцать девять человек. Основная масса заключенных утверждает, что Сорокин выпил чаю, после чего ему стало плохо. Пострадавшего тут же отправили в больничку. Осмотревший его врач, кстати, очень опытный, с тридцатилетним стажем, бывший военный хирург, констатировал отравление сильным ядом. Он утверждает, что жить Сорокину осталось не более двух часов.
— Тут не обошлось без заказа с воли, — вслух предположил Ярцев. — Подчищают свидетелей. Неплохо бы узнать, кто сдобрил ядом чай в кружке Сорокина..
— Я же говорил — виновного найти практически невозможно. Подозревать можно каждого, в том числе и надзирателей, один из которых мог передать яд в камеру.
— Интересно, кому же это надо было? Кому Сорокин опасен был здесь, в тюрьме?
— Наверно, тем, кто остается на воле. Похоже, Сорокин знает то, чего не должно знать следствие.
За разговором они прошли через три решетки, которые открывал сопровождающий их прапорщик, поднялись по нескольким узким лестницам, по которым можно было подниматься только гуськом, прошли по двум кривым коридорам, покрашенным блеклой краской — кое-где голубоватой, где-то бежевой, и оказались перед дверью с табличкой «Медпункт».
Следователь пропустил Ярцева вперед и, войдя следом, плотно закрыл за собой дверь.
Помещение медпункта с двумя зарешеченными окнами — квадратов двадцати. На этих квадратах сумели разместиться двенадцать коек в два яруса, два шкафа с медикаментами, кушетка для первичного осмотра больных и стол со стулом для дежурного медбрата. Для врача по соседству был отдельный кабинет.
Первое, что ударило полковника по ушам при входе, — громкий страдальческий стон одного из пациентов на нижней койке у окна: половина коек были пустыми.
При входе Ярцева и следователя стриженый медбрат в белом халате соскочил со стула и выбежал за дверь. Но вскоре вернулся. За ним с достоинством вошел пожилой худощавый мужчина в белом халате с фонендоскопом на шее. Он сразу же представился:
— Семенов Сергей Петрович, к вашим услугам.
— Михаил Яковлевич, — представился Ярцев и пожал узкую, но сильную ладонь врача. — Мне следователь звонил. Сообщил, что подследственный Сорокин настаивал на свидании со мной. Это он стонет?
— Да. — Понизив голос, врач зашептал: — У него смертельное отравление. Все признаки, что отравлен сильно-действующим ядом дигитоксином. У меня в практике, в Чечне, были такие случаи. Редко, но были. Человек почувствует возбуждение, одышку и умирает через несколько часов при сильной боли в сердце. Полагаю, что я не ошибся в диагнозе. Я сделал все, что мог. Успокоительного ввел полную дозу, какую только можно в данном случае. Но противоядия против коварного дигитоксина не существует. Этот редкий яд доступен немногим. Он наводит на мысль, что отравитель Сорокина далеко не мелкая сошка. Нет сомнения, что яд с воли передали.
— И сколько пострадавший протянет?
— Часа полтора, не более. Но через час он не сможет связно отвечать на вопросы. Так что поспешите.
Они подошли к постели стонущего Сорокина, и Ярцев, склонившись над ним, спросил:
— Глеб, ты меня слышишь?
Некоторое время осунувшееся, усеянное крупными каплями пота, бледно-серое лицо пострадавшего оставалось неподвижным. Но вот он медленно открыл помутневшие, но еще не лишенные мысли глаза.
— Я вас слышу, гражданин полковник, — медленно выдавил он, с усилием разлепив пересохшие губы. — Спасибо, что пришли. Как с мамой? Вы у нее были?
— Был. Все уладили. Можешь за мать не беспокоиться. За ней будет надлежащий уход. И материально она будет обеспечена.
— Благодарю, гражданин полковник. Теперь мне и умирать будет легче. Слушайте, что я вам скажу. Отравить меня, я уверен, приказал Резаный. Кто кинул мне в кружку яду — я не видел. Многие рядом были.
— Кто такой Резаный?
— Это бывший боксер в тяжелом весе. А сейчас большой авторитет, наркобарон. Он контролирует наркотрафик по Сибири и занимается производством фальшивых денег. Страшный человек.
— Где его берлога?
— Не знаю. Но я знаю, как он выглядит. Скрытая камера фиксировала его у Изольды раздетым до пояса. Здоровый детина. Ростом метра два. Килограммов под сто двадцать. Звериная физиономия. Уши маленькие, помятые. Нос сломан. Полный рот золотых зубов. На правом плече татуировка — голова тигра. На спине и груди много резаных шрамов — следы финок. Глаза бесцветные, будто замороженные. Еще…
Сорокин замолчал, и лицо его исказилось в страдальческой гримасе.
— Сердце, — с тяжким стоном выдавил он и отрывисто задышал. — Ох, как больно!
Но через минуту, отдышавшись, он продолжил:
— Чуть не забыл. Резаный три года тому назад выступал в боях без правил «Сборная России против всего мира». Победил в финале какого-то знаменитого голландца Боба. После этого ушел в криминал.
— А настоящая его фамилия?
— Не знаю. Да, еще — в ночном клубе его связник…
Сорокин замолчал и смежил веки. Дыхание его стало замедляться.
Ярцев с тревогой посмотрел на врача.
Сергей Петрович крикнул медбрату:
— Быстро нашатырь!
С верхней койки, над Сорокиным, послышался недовольный голос больного зэка:
— Что мучаете человека? Дайте ему спокойно умереть. Нигде от вас, ментов, покоя нет.
— Никто его не мучает, — жестко оборвал недовольного зэка следователь. — Подследственный сам попросил позвать к нему полковника.
Недовольный зэк промолчал и отвернулся к окну.
Понюхав нашатырного спирта, Сорокин задышал глубже и медленно открыл глаза.
— Глеб, ты сказал, что в ночном клубе у Резаного есть связник. Кто он?
— Официант бара Филя Пермяков. Больше ничего не знаю. Спасибо за мать, гражданин полковник. Мне бы священника. Позовите батюшку. Хочу покаяться в тяжких грехах.
— Это можно, — ответил следователь. — Я передам твою просьбу начальнику СИЗО.
