— Можешь войти, — прошептала Бланш, распахивая настежь двери, — не бойся, здесь ничего нет, ничего, кроме причины нашей разлуки.
Едва затворив двери, миссис Деймер в сильном волнении упала на колени перед небольшим, окованным железом черным сундуком. Он был заперт на висячий замок. Вынув из-за корсажа ключ, она вставила его в замок и секунду спустя откинула тяжелую крышку. Сверху в сундуке оказалось белье, которое она принялась вытаскивать, а затем позвала стоящего за спиной мужчину, предложив ему заглянуть внутрь.
Мистер Лоренс приблизился, совершенно не понимая, в чем дело; но едва взгляд его упал на содержимое сундука, как он отшатнулся и, вскрикнув, закрыл лиф руками. Когда же он медленно убрал руки, то увидел грустные и искренние глаза женщины, стоявшей перед сундуком на коленях.
Несколько минут они смотрели друг на друга, не проронив ни слова. Затем миссис Деймер отвернулась от Лоренса и принялась снова укладывать белье в чемодан. С лязгом захлопнулась тяжелая крышка, вновь был повешен замок, ключ от него вернулся за корсаж, а Бланш поднялась на ноги и в том же молчании собралась выйти из комнаты.
Но Лоренс вновь остановил ее, только теперь голос его изменился, и с дрожью он хрипло произнес:
— Бланш! Скажи, это правда?
— Богом клянусь, да! — отвечала она.
— И это единственная причина, по которой мы расстались, единственная причина нашего разрыва?
— Неужели этого мало? Я согрешила, но все то время я жила, словно во сне. Когда же проснулась, то не смогла грешить более и потеряла покой. Да какой там покой! Я знать не знала его с той поры, как встретила тебя. Не расстанься мы тогда, я бы просто умерла и очутилась в аду. Вот, собственно, и вся правда. Хочешь верь, хочешь нет. Между нами, однако, все кончено. Прошу тебя, дай мне пройти.
— Но этот… этот… чемодан, Бланш! — вскричал Герберт Лоренс, на лбу которого, несмотря на холод, выступили капли пота. — Ведь правда же случилось несчастье? Ведь не ты же совершила такое?
Она устремила на него взгляд, в котором смешались ужас и презрение.
— Совершила? Я? О чем ты? — молвила она. — Да, я была безумна. Но не настолько! Как мог ты подумать?..
И вновь на глазах у нее навернулись слезы, но не потому, что он подумал о ней дурное, а просто оттого, что она представила себе нечто действительно страшное.
— Но зачем ты возишьего с собою, Бланш? Это же чистое безумие. Сколько ты путешествуешь со своим ужасным чемоданом?
— Уже более двух лет, — со страхом прошептала она. — Я пыталась избавиться от него, но тщетно: каждый раз что-нибудь мешало мне и он снова оставался со мной. А теперь — какая разница? Мука и тяжесть первых дней позади.
— И все же позволь мне избавить тебя от него, — сказал Лоренс. — Как бы ни сложились теперь наши отношения, я не могу допустить, чтобы ты, по моей вине, подвергалась столь чудовищному риску. Ты и без того настрадалась. О, если б я мог тогда нести это бремя вместо тебя! Но ты даже не сказала мне о своих мучениях. Не в моей власти стереть в твоей душе память о происшедшем, но теперь я хотя бы освобожу тебя от присутствия этого кошмара.
И он собрался, было, поднять сундук, чтобы унести его, но миссис Деймер подбежала к нему:
— Не трогай! — крикнула она. — Не смей трогать его, он мой! Он всегда со мной. Дни мои сочтены, и мне поздно думать о счастье. Я ни за что не расстанусь с единственным, что связывает меня с прошлым!
Она упала на черный сундук и залилась слезами.
— Бланш! Ты любишь меня как и прежде, — воскликнул Герберт Лоренс. Твои слезы красноречивее всяких слов. Позволь же мне хоть как-то выразить тебе свою благодарность, уверен, я могу еще сделать тебя счастливой!
Слова не успели замереть у него на устах, а миссис Деймер стремительно встала и посмотрела ему прямо в глаза.
— Выразить благодарность! — презрительно повторила она. — Как же ты собираешься ее выразить? Ничто не может стереть в моей памяти стыда и страданий, через которые я прошла, ничто не вернет мне утраченного спокойствия. Уж не знаю, люблю ли я тебя еще или нет. Подумаю только об этом — и у меня голова кружится, в душе смятение и тревога. Твердо знаю лишь одно: я раскаиваюсь в том, что виделась и говорила сейчас с тобою. Ужас от нашей встречи вытеснил из моего недостойного сердца все чувства к тебе, и даже находиться подле тебя для меня смертельно. Когда я столкнулась сегодня с тобой, то пыталась как раз придумать причину, чтобы уехать отсюда, не привлекая ничьего внимания и не вызывая ненужных подозрений. Если ты действительно любил меня, то сжалься надо мною хотя бы сейчас: сделай это за меня — уезжай!
— Это твое последнее слово, Бланш? — с трудом вымолвил он. — Не пожалеешь ли ты, когда будет уже поздно и ты останешься одна, наедине вот сэтим?
Она вздрогнула, и Лоренс решил, что Бланш смягчилась.
— Дорогая, любимая, — зашептал он. Когда-то прежде он страстно любил эту женщину, и хотя она подурнела с той поры, да и его отношение к ней порядком изменилось, Герберт Лоренс, ее былой возлюбленный, мог распознать в нынешней больной, исстрадавшейся женщине ту цветущую и прекрасную Бланш, которая пожертвовала собой ради него. Пусть слова его звучали слишком возвышенно и на самом деле он думал о ней иначе, но, зная, что она выстрадала после их разрыва, он готов был поверить, что чувство к Бланш еще теплится в его душе и может разгореться вновь. Поэтому Лоренсу подумалось, что обращение «дорогая, любимая» вполне уместно. Но она взглянула на него так, словно он оскорбил ее, и воскликнула:
— Мистер Лоренс, я дала понять вам, что былого не воротить. Неужто вы думаете, будто я более двух лет прожила в стыде и горе лишь для того, чтобы теперь разбить сердце человека, который мне верит? Да пожелай я такого, все равно ничего бы не вышло: муж окружил меня нежностью и любовью, вниманием и лаской. Я, словно пленница в четырех стенах, крепко-накрепко прикована к дому и семье. При всем желании я не смогла бы освободиться, — продолжала она, взмахнув руками, словно пытаясь скинуть с себя сеть. — Нет, сначала я должна умереть. Признательность к мужу связала меня незримыми нитями. Она-то всего более и убийственна для меня, — добавила она, перейдя на шепот. — Все эти годы я жила с мыслью о том, что потеряла тебя, и терпела свое бесчестье, но я не в силах жить, ощущая неизменную доброту мужа и его полное доверие ко мне. Это не сможет продолжаться долго. Ради Бога, оставь меня — конец мой близок!
— А сундук? — вопрошал он.
— Я успею позаботиться о нем, — грустно отвечала она, — но если ты так боишься, то держи ключ у себя: сломать такой замок нелегко.
