— Юрка!..
Юра молчал. Он потерял сознание.
*
Немцы, конечно, слышали с берега стрельбу в море. Над портом взлетели ракеты, и мощный луч прожектора побежал по волнам. Вот он на, мгновение замер, выхватил из темноты какую-то рыбацкую байду и долго держал ее в своем слепящем конусе. Байда от шхуны находилась далеко, но все равно было видно, как забегали с носа на корму и обратно перепуганные рыбаки.
Потом прожектор погас. Луч растаял, будто погрузился в неведомые глубины. Они вздохнули:
— Ну, кажется, пронесло...
Но тут огненная полоса прожектора снова метнулась от берега в море. На шхуне вспыхнули паруса, мачты, снасти...
Шорохов передал Ивану Глыбе штурвал, вышел из рубки, закричал:
— Ставить все паруса!
Спасение теперь зависело только от одного: успеют ли они скрыться от прожектора до того, как их настигнут катера. Для этого надо было уходить подальше в море. И как можно быстрее.
Всех освобожденных коммунистов перенесли на шхуну и поместили в кубрик. Там уже с зубилом и напильником действовал Иван Глыба. Юру Араки, положили в каюту шкипера, и Нина при свете коптилки перевязывала ему плечо. Юра легонько постанывал и все время спрашивал:
— Все живы, Нина?
— Все, не разговаривай.
— Значит, все хорошо?
— Хорошо.
— А люди, те, что были на катере?
— Помолчи, помолчи, Юра. Все хорошо, — успокаивала его Нина.
А шхуна, скрипя мачтами, неслась вперед. Похожая на огненную птицу, она легко скользила по волнам, оставляя за собой долго не гаснущий след пены и брызг. И чем дальше она удалялась от берега, тем слабее становился луч прожектора. Наконец он совсем погас.
— Что, облизнулись? — хрипло засмеялся Иван. — Как, Андрей Ильич, ушли?
Шкипер не отвечал. Стоя у борта, он к чему-то прислушивался.
— Слышите? — наконец спросил он.
Со стороны берега доносились приглушенные звуки моторов: вышли катера.
— Судя по звуку, идут прямо сюда — сказал Шорохов.
Все иллюминаторы еще раньше плотно завесили черным, и в темноте шхуну можно было увидеть только с близкого расстояния.
С каждой минутой стук моторов удалялся, а взлетающие в порту ракеты напоминали теперь рассыпающиеся искорки костров. И вдруг в полутора-двух милях впереди шхуны вспыхнул прожектор, и, захлебываясь, застучал пулемет.
— Лево на борт! — закричал Шорохов, и в ту же секунду, описав крутую дугу, шхуна легла на левый борт.
Немцы успели окружить шхуну, выслав катера не в одном направлении, а веером. Однако пулемет бил наугад. Прожектор, ничего не нащупав, погас. Смолк и пулемет. А потом все началось снова: и слепящий свет прожектора, и злобный стук пулемета.
— Весело! — сказал Глыба стоявшему рядом Шорохову. — Что ж, будем до рассвета тут прохлаждаться? Они возьмут нас, как голеньких птенцов... А по мне — драться, так драться.
Шкипер молчал. Он стоял у рубки и пристально вглядывался в темноту.
Шхуна шла прямо на катер. Веера трассирующих пуль тонули в море, как падающие с неба звезды. В перерыве между пулеметными очередями было слышно тарахтенье мотора справа: катер, оставшийся, позади, снова шел на поиски шхуны.
Саша и Нина с оружием наготове расположились на носу, по обеим сторонам бушприта. Рядом с Ниной у борта — Роман Безручко и еще один партизан. Двое других с гранатами в руках стояли около Шорохова, недалеко от рубки.
Внезапно Шорохов тихо, но внятно произнес:
— Внимание! С левого борта!
Пулеметная очередь заглушила его слова. Шхуну, казалось, расстреливают в упор. Нина придвинулась поближе к Саше, и юноша почувствовал, как вздрагивает ее плечо. Совсем рядом, не более, чем в двадцати метрах от шхуны, показался силуэт катера.
— Огонь! — закричал Шорохов.
Почти не целясь, Роман Безручко и его друг, а за ними Саша Аджаров и Нина, открыли огонь по немцам. Партизаны швырнули гранаты, и пулемет на катере смолк. Шорохов, не не переставая, стрелял из пистолета, кричал, не различая своего голоса в грохоте боя:
— Огонь!.. Огонь!..
С катера тоже неслись автоматные очереди. Шкипер услышал как рядом с ним вскрикнул партизан. Он повернулся к нему, но тот, схватившись за грудь, рухнул на палубу. Его товарищ снова швырнул гранату в катер.
Почти зацепив за катер левым бортом, шхуна пронеслась мимо немцев и через несколько минут скрылась под покровом ночи. Желая сбить немцев с толку, Шорохов развернул ее вправо, потом снова-влево, наконец, выстрелы и тарахтение моторов остались далеко за кормой. Только тогда Шорохов негромко сказал Ивану:
— Я ранен, Иван. Плохо мне...
В два часа ночи лейтенанта Штиммера вызвали к коменданту города полковнику фон Зиммеру. Это был пожилой, пятидесяти с лишним лет офицер с приятным, чуть одутловатым лицом и совсем седой головой. Живые не по возрасту глаза его смотрели на всех так прямо и так открыто, что нельзя было не проникнуться к нему симпатией с первого же взгляда. И потом, когда полковника узнавали еще ближе, эта симпатия углублялась. По крайней мере, все подчиненные коменданта по-настоящему были преданы своему начальнику и могли пойти за ним в огонь и в воду. Полковник это знал и ценил. Сколько раз бывало, когда откуда-нибудь сверху приходил приказ о назначении того или иного офицера из комендантской команды в войсковую часть (а это, конечно, означало отправку на передовую), фон Зиммер начинал хлопотать, и обычно приказ отменяли. При всем этом комендант в вопросах службы был крайне требовательным человеком.
Войдя в кабинет, Штиммер по уставу приветствовал коменданта и доложил:
— Лейтенант Штиммер!
Полковник сидел за столом, задумчиво глядя на тлеющий огонек сигареты. Когда Штиммер щелкнул каблуками, фон Зиммер осторожно, медленно стряхнул пепел с сигареты и предложил лейтенанту сесть.
— Где ваша шхуна, лейтенант? — спросил он.
— В море, господин полковник. Она, как вы знаете...
— Я мало что знаю о ваших делах, лейтенант Штиммер, — не повышая голоса, перебил его фон Зиммер. — К сожалению, мало.
— Я не совсем понимаю вас, господин полковник. — Лейтенант привстал и щелкнул каблуками. — Думаю...
— О чем вы думаете, Штиммер?
Штиммер хорошо знал своего начальника. Пожалуй, больше, чем кто-либо другой из всех многочисленных подчиненных фон Зиммера. Именно благодаря полковнику молодой лейтенант не подставлял сейчас свою голову под пули советских солдат на передовой, не мерз ночами в окопах, а занимал хорошую квартиру в городе. Отец лейтенанта полковник фон Штиммер и полковник фон Зиммер были старыми друзьями и старыми вояками прусской школы. И не так давно, обедая у коменданта, Штиммер имел возможность убедиться, что его начальник относится к нему более благосклонно, чем к простому подчиненному. Запивая русской водкой холодную осетрину, полковник дружески похлопал Штиммера по плечу и сказал:
