Эффект, по мнению Моренца, был поразительным, В такой обстановке, думал гестаповец, не выдержали бы нервы самого дьявола. Сам сатана был бы и запуган, и оглушен. Оставалось одно: внезапно подать надежду.
Моренц, как волшебник палочкой, взмахнул шомполом, и сразу исчезли и веревка, и щипцы с углем, и пистолет. Партизана подтолкнули к Моренцу, и тот, скорчив гримасу улыбки, сказал:
— Немцы будет тебе прощать и подарить жизнь... Где есть партизаны?
Украинец, среднего роста человек с глубоко сидящими карими глазами, некоторое время молча смотрел на гестаповца и вдруг громко, баском, рассмеялся:
— Ха-ха-ха! Ну и комедианты! До чого ж прытки хлопци! Як тии клоуны, шо в цирку! Ха-ха-ха! Стрильбу виткрылы, из грубы огонь тягнуть. Прямо як у того чорта в пекли. На ура взяты надумалы.
И, громко сплюнув под ноги, он растер плевок ногой и замолчал.
После нескольких таких неудачных опытов Моренцу пришлось внести поправки в графу «Психологическая обработка». Он вычеркнул слова «эффективное запугивание» и рядом сделал пометку:
«Не приемлемо».
Вслед за этим в записках Моренца появился раздел «Большевики». К этому времени капитан уже обогатился некоторым опытом, но сколько он ни искал новых формул, посредством которых он мог бы разговаривать с этими людьми, ему пришлось признаться самому себе, что успехи его не блестящи. Идя на компромисс с самолюбием, гестаповец решил разрабатывать этот раздел не спеша, по мере накопления материалов. В конце записей стояло: «Русские». Когда гитлеровская армия стала испытывать чувствительные удары советских войск и на русской земле вырос лес деревянных крестов, увенчанных стальными касками, в разделе появились графы: «Неблагонадежные», «Дезертиры», «Подозрительные» и т. д. К этим графам у Моренца были надежные, проверенные временем ключи. Тем не менее он, испытавший немало разочарований и потерпевший не одно поражение, отказался теперь от многих своих формул и разрабатывал новую «теорию индивидуальной обработки».
— Все дело в личности! — восклицал гестаповец. — Человек на человека не похож, и, прежде чем вывернуть наизнанку какого-нибудь типа, надо узнать его психологию. Там, где одного следует только пристукнуть по затылку, другому необходимо пустить кровь и сделать из его пяток мясо-костную муку.
Психологию Штиммера Моренц знал. Себялюбивый выскочка, подхалим, папенькин сыночек, бахвалящийся тем, что его тупоголовый папаша не просто Штиммер, а фон Штиммер, — вот кто такой этот лейтенантишка.
Моренца бесило, что эта комендантская крыса, пользуясь своим положением, кладет солидные куши себе в карман, в то время как он, капитан Моренц, истрепавший нервы с партизанами и подпольщиками, пользуется только случайными «находками» в квартирах при обысках. На дельце с рыбной ловлей Моренц поглядывал не так, как его бывший начальник Мауэр. Тот довольствовался, наверно, куском жареной рыбы, Моренц же видел в этом предприятии ничто более солидное. Недаром Штиммер поставил на шхуну своего представителя... Что ж, настало время, когда можно и поговорить по душам с мальчишкой. Кроме всего прочего, Моренц не намерен иметь неприятности по службе из-за комендантского крысенка. Каждый должен отвечать за свои дела сам, так сказать, индивидуально.
*
Штиммера поместили в узкую комнату с отдушиной в стене вместо окна и с цементным полом. Ни кровати, ни стола, ни табурета. С каменного потолка падали капли какой-то вонючей слизи. В углу комнаты, на деревянной подставке, находилась коптилка, бросающая мутно-желтые полоски света. Закрывая за собой дверь на ключ, рослый гестаповец коротко сказал:
— Капитан Моренц передал, чтобы вы обождали в этой комнате.
Штиммер взглянул на часы: четверть четвертого. Лейтенант принялся ходить взад и вперед, останавливаясь иногда перед выцарапанными на стенах надписями. С трудом разбирая русские буквы, Штиммер читал:
«Игнат Ковров... Умираю, но не сдаюсь», «Товарищи, Лидин — провокатор», «Здесь сидел Иван Бережнов. Завтра расстрел...»
Через стену до Штиммера донеслись глухие стоны и голос:
— Отвечай на вопрос: кто тебе дал листовку?
Штиммеру показалось, что он увидел проникающий через стену снопик света. Осторожно ступая, словно к его шагам должны прислушиваться, лейтенант быстро прошел в этот угол и остановился. Как раз на уровне его головы стена в соседнюю камеру была продырявлена, и Штиммер приник глазами к отверстию. За маленьким столом с сигаретой в руках сидел Моренц, рядом с ним — русский полицейский, а посреди камеры перед человеком со скрученными проволокой руками, который находился спиной к Штиммеру, маячила громадная фигура гестаповца. На столе перед Морением лежала толстая плеть, точно такая же, какую имел Штиммер. Гестаповец держал в руке шомпол.
— Кто дал листовку? — повторил вопрос полицейский.
Допрашиваемый молчал.
Штиммер заметил, как гестаповец бросил быстрый взгляд на Моренца и тот кивнул. В тот же миг шомпол взвизгнул в воздухе, человек со связанными руками инстинктивно дернул голову в сторону, и Штиммер увидел как из распоротой щеки брызнула кровь.
Штиммер ожидал, что камера наполнится сейчас диким криком боли и заключенный упадет на пол. Но тот только скрипнул зубами. Изодранная рубашка его сразу побурела.
— Ну, как? — опросил полицейский.
Человек переступил с ноги на ногу и сплюнул.
— Ты, сволочь, будешь отвечать? — взревел полицейский. — Язык вырву!
Он набросился на допрашиваемого и ударил его сапогом в живот. Человек охнул, присел, но через несколько минут снова выпрямился и с ненавистью посмотрел на полицейского.
— Ты, Иуда, — прошептал он, — за все ответишь перед народом. И прощения тебе не будет во веки веков.
Моренц сорвался со своего места и одним прыжком подскочил к арестованному. Отшвырнув в сторону полицейского, он начал хлестать человека плетью.
Штиммер в испуге отпрянул в сторону. Помощник коменданта не считал себя слабонервным. Но сейчас он как-то по-особом у смотрел на эти пытки... Он словно на своем теле ощущал удары. Он чувствовал, как на лбу у него выступает испарина. И все же какая-то непреодолимая сила тянула его к отверстию в стене, чтобы еще и еще смотреть на пытки.
Когда Штиммер снова заглянул в соседнюю камеру, он вдруг почувствовал, что на него смотрят. Он взглянул на Моренца, и увидел на его лице холодную, злую улыбку: капитан наблюдал за отверстием в стене. Глаза их на секунду встретились. Штиммер медленно отвел глаза и опустился на цемент.
Помощник коменданта не раз, конечно, слышал о теоретических изысканиях Моренца в области психологической обработки его жертв. Лейтенант, как и многие его друзья, посмеивался над гестаповцем, говоря, что человеческим существам доступен только один вид «психологии» — шомпол. И напрасно, мол, отходить от установившейся традиции прусской школы и выдумывать что-то свое. Но сейчас Штиммер готов был изменить свое мнение по этому вопросу. Во-первых, он понял: отверстие в стене отнюдь не случайно. И тот факт, что его, Штиммера, поместили именно в эту камеру, по соседству с камерой пыток, тоже говорит о многом: Моренц давал ему возможность увидеть то, что его могло ожидать. Короче говоря, он сейчас являлся объектом «психологической обработки».
