Сопоставив мои исследования с обстоятельствами, сопровождавшими смерть мистера Хайнса, я вернулся в дом и занялся составлением монографии о замечательных событиях. На это произведение я употребил время после обеда и вечер, за исключением небольшого промежутка времени, посвященного мною письму к огорченной семье мистера Хайнса, в котором я, желая успокоить ее, упомянул, что он умер, стоя на страже научных исследований. Преследуя задуманное нами намерение, мы с мистером Кольтоном решили посетить на следующий день рано утром место, где разыгрались две трагедии. Вследствие недоразумения относительно плана действий, я вышел из дому несколько раньше, думая, что он уже ушел. К месту происшествия я отправился, придерживаясь направления холмов, а не по взморью. Не успел я выйти из дому, как из травы, по которой я шел, вылетел вспугнутый мною чудный экземпляр бабочки Аргус, разновидности которого я изучаю в настоящее время. Сетка моя была, само собою разумеется, со мною, я рассчитывал на нее, кроме того, как на орудие защиты, так как палка, к которой она привязана, довольно массивна.
Последующие события показали мне, насколько я был виновен, заинтересовавшись предметом, который заставил меня уклониться в сторону и не исполнить таким образом данного слова встретиться с мистером Кольтоном. Побуждаемый инстинктом, я бросился преследовать насекомое. Хотя виды эти, как давно уже известно, обладают необыкновенной силой полета и в состоянии продержаться на воздухе дольше всех чешуекрылых, я все же надеялся, что мне скоро удастся поймать его ввиду довольно прохладного утра. Как бы поддразнивая меня, насекомое спускалось время от времени, но всякий раз, когда я приближался к нему, снова взлетало на воздух. Оно заставило меня таким образом описать большой полукруг и уклониться на целую треть мили внутрь страны, прежде чем мне удалось, наконец, поймать добычу. Положив его в банку с цианкали, которая висела у меня через плечо, я поспешил обратно, втайне упрекая себя за свое увлечение. Спешить приходилось еще более в виду того, что с юга надвигались целые облака тумана. Направляясь к ближайшей границе холмов, я пришел туда раньше надвигавшегося тумана. Первое, что мне бросилось в глаза сквозь промежуток среди холмов, было распростертое тело Кольтона, лежавшее на том месте, где были убиты Сердгольм и Хайнс…
Я должен сказать, нисколько не преувеличивая, что в первую минуту совершенно окаменел. Затем ко мне вернулось прежде всего сознание своей вины и ответственности. Как безумный, бросился я бежать вдоль линии холмов, спустился в углубление между ними, где взморье скрылось на время у меня из виду, затем поднялся вверх и очутился на верхушке обрыва, несколько восточнее от оврага. Туман между тем быстро надвигался, и когда я добрался до окраины холмов, он, подобно серой мантии, скрыл от меня лежавшее тело. Я был уже на вершине оврага, когда увидел какую-то чудовищную, непонятную мне фигуру, которая медленно двигалась по песку… сетка выпала у меня из рук, и громкий крик вырвался из груди.
Я увидел чудовищную фигуру.
Среди серых облаков тумана фигура эта принимала самые невероятные образы. Вдруг она, к великому удивлению моему, свернулась вдвое, образовав плотную массу, перевернулась — и глазам моим представился человек самого ужасного вида, но во всяком случае человек, с которым, следовательно, можно было бороться. В следующую за этим минуту я увидел на песке, непосредственно почти под Кольтоном, большой нож с необыкновенно длинным лезвием и огромной рукояткой. К этому ножу и направлялся неизвестный, когда крик мой донесся до его слуха. Он вдруг остановился против того места, где я стоял, широко открыв глаза и, как зверь, оскалив зубы.
Времени нельзя было терять, ибо о спуске через овраг нечего было и думать. Ничего не оставалось больше, как спуститься через обрыв; если Кольтон был еще жив, то единственное средство спасти его было добраться к нему раньше, чем неизвестный схватит нож. Не успела у меня мелькнуть эта мысль, как я бросился вниз, почувствовав невыразимый ужас, когда очутился в воздухе среди тумана. К счастью для себя — ибо кости хрупки в шестьдесят лет — я упал на мягкий песок. Быстро поднявшись на ноги, я бросился вперед, гонимый страхом, несясь по склону к тому месту, где был неизвестный. На лице его и в глазах ясно было видно, что он страдает манией убийства. Но теперь, когда он повернулся ко мне, лицо его приняло вдруг выражение испуганного зверя. Я крикнул еще раз, чтобы привлечь на себя его внимание. Моим единственным желанием было добежать к нему раньше, чем он доберется до ножа и Кольтона.
Маньяк присел на корточки, увидев, что я бегу к нему. Считаю долгом признаться, что мною овладел дикий восторг, когда я заметил, что на стороне его нет преимуществ ни в росте, ни в силе. Хотя я человек невысокого роста, но должен сказать, отличаюсь мускулистым, сильным сложением благодаря почти постоянному пребыванию на чистом воздухе, а потому я не чувствовал особенного беспокойства относительно исхода дела. Мы сошлись. Но когда я испробовал на себе силу мускулов своего противника, я понял вдруг, что имею дело с силою человека безумного. С минуту мы оставались неподвижны, причем я придумывал, как бы мне схватить его так, чтобы заставить подняться на ноги, — как вдруг он с громким криком потянулся к моему плечу и так впился зубами в мое тело, что сразу прокусил его до самой плечевой кости.
Весьма возможно, что это спасло мою жизнь и жизнь Кольтона, ибо вслед за этим нападением мною овладело такое же безумное бешенство, как и моим противником, и я, всю свою жизнь придерживавшийся строго научного воздержания от всяких волнений жизни, превратился, к стыду своему, в дикого зверя. Кровь закипела во всех моих жилах, и сила превратила мускулы мои в стальные веревки. Схватив за горло своего противника, я пытался оттащить отвратительное лицо его от своего плеча. Правая рука моя, которую я откинул назад, собираясь нанести удар, нащупала веревку с привязанной к ней банкой. С громким криком схватил я это довольно тяжелое орудие и стал наносить им противнику удары по голове. Он выпустил меня из рук. Я отскочил от него, затем набросился на него и повалил его на землю. Банка разбилась; в припадке своего зверского экстаза я забыл об образчике Pseudargiolus, который вместе с осколками упал в песок.
Я продолжал держать в руке остатки бутылки. Голова моя закружилась… Я пошатнулся и упал, но у меня настолько сохранилось еще сознание, чтобы понять, что состояние мое происходит от действия смертоносных испарений циана, — и я отбросил остатки последнего подальше от себя. Мозг мой покрылся каким-то туманом, и я не мог ничего сообразить. Увидев сидевшего Кольтона, я подумал, что это галлюцинация. Кольтон умер, Кольтон умер, твердил дух убийства в моей голове. Мне остается убить его убийцу. Все заходило кругом меня… я стал на четвереньки и пополз к противнику. Видя, что Кольтон вскочил и бежит ко мне, я пришел в еще большее бешенство. Я боялся, что он помешает мне, прежде чем я кончу свое дело. Все лицо моего противника было покрыто кровью, его кровью и моей, — когда я схватил его за горло. Еще минута — и на душе моей было бы убийство человека. Но чья-то рука схватила меня, и я услышал голос, говоривший мне:
