времени это отнимет? – раздраженно ответил шеф безопасности. – Будем двигаться черепашьим шагом, да еще плюс новые расходы. До Каира доберем с опозданием на неделю против расчетного времени.
– А что, так важно прибыть в Каир в предусмотренное время?
– Ни днем раньше, ни днем позже! И по возможности в первой половине дня, до часу, чтобы вечерние программы осветили событие…
Француз раздраженно поцокал языком:
– Мы все больше превращаемся в рабов так называемого «времени аудиенции». Не слышал о таком? Его назначат как раз в тот момент, когда тебе захочется по нужде.
– Уж от тебя-то, Ив, никак не ожидал услышать. У тебя же не голова, а калькулятор. Ну-ка, скажи, какова разница в цене между «горячим» сообщением и появившимся с опозданием.
– Я тебе не школьник. Сам знаешь.
– Так вот, все просчитано и оплачено. Львиную долю заплатили рекламодатели, наши кормильцы и поильцы. Им глубоко наплевать, что некий «фулано» победил на таком-то этапе, а другой первым пришел в Каир. Им важно, чтобы в оговоренный час, когда перед телевизорами больше всего собирается народу, на экране была показана реклама трусиков, зубной пасты, кока-колы и таблеток от поноса. И мы все отвечаем за это. Так что за работу!
В тот самый момент, когда Клос и Хабах покинули его кабинет, Алекс Фаусетт в последний раз взглянул на карту, вытащил их кармана телефон, набрал номер и сухо приказал:
– Зайди ко мне!
Спустя несколько минут в палатку вошел щуплый человечек в шортах и насквозь пропотевшей майке с портретом Мадонны.
– Ну, что за проблема? – спросил он и, выслушав детальный рассказ англичанина, снова спросил: – И что я должен сделать?
– В первую очередь, займись заложниками. Так или иначе дело должно быть разрешено на текущей неделе.
– Так или иначе? – прищурился мужчина.
– Именно так я и сказал.
– Пренебрегая числом потерь?
– Число потерь меня не волнует. В нынешние времена о погибших, сколько бы их ни было, быстро забывают. Это скорее для статистических отчетов. Но то, что пощекочет нервы, а значит, забудется не сразу, – это всплывший факт, что шестеро европейцев были похищены бандитами в самом центре пустыни. – Он скривился. – Всегда найдутся возмутители спокойствия. Мать, невеста, сестра, друзья, сосед, «зеленые», «левые», «правые» – они поднимут хай и будут требовать, чтобы вмешалось правительство и приняло все меры к освобождению. А средства массовой информации обычно очень чувствительны к этому.
– Вполне логично, что семьи волнуются, – пожал плечами мужчина. – Они будут надеяться до последнего.
– Вот мы и должны оправдать их надежды. Иначе найдется какой-нибудь ушлый журналист, который от нечего делать начнет оценивать наши методы. Ну нет, я хочу, чтобы эти шестеро как можно скорее вернулись домой и, если возможно, на своих двоих.
Бруно Серафиан, больше известный по кличке Механик, хотя никому не было известно, что он там ремонтирует и где, долго чесал в паху, словно почесывание в столь деликатном месте наведет его на некую мысль, и наконец выдавил:
– Нет проблем! Что еще?
– Совет старейшин. Но этой темой нужно будет заняться через несколько месяцев, когда все утрясется. – Движением головы Фаусетт показал в сторону карты, утыканной булавками с флажками. – Как ты понимаешь, если в следующем году туареги будут воплощать свою идею бойкотирования гонок, придется обговаривать это в Намибии, что не доставляет мне ни капли удовольствия.
– Понимаю, понимаю.
– Самое главное, что ты должен понять: в этом деле нужно все продумать до мелочей. Нынешний совет старейшин не может просто так исчезнуть, это только в сказках бывает. Нам нужно, чтобы самые влиятельные его члены были замещены другими, готовыми дружить с нами.
– Ну, это очевидно!
– И очевидно то, что наш оргкомитет никак не должен быть замешан в этом.
– Разумеется!
– Я дам команду, чтобы на твой банковский счет перекинули миллион. Это не гонорар, а расходы на работу. Если понадобится больше, дай знать. И вот еще что… Этого разговора между нами не было.
– Ты меня знаешь уже много лет, зачем напоминать об этом? Пилот вертолета. Я могу ему доверять?
– Решительно нет!
* * *
– Может, ты все-таки скажешь?
– Я не могу говорить об этом.
– Не можешь или не хочешь?
– И то и то.
– Почему?
– Меня жестко предупредили.
– Кто?
– Тоже не хочу говорить об этом.
– Фауссет?
– Перестань давить.
– Послушай, ты просто обязан предоставить мне информацию, которая, как я подозреваю, может стать настоящей сенсацией. Соревнования прервались, почему – никто не знает точно, но чует мой нос, тебе кое-что известно. Что произошло в тот день?
– Послушай меня внимательно, Ганс! Этот разговор ни к чему не ведет. Я – профессиональный гонщик, это мой хлеб, а не просто хобби. Если мне приказали, чтобы я молчал, то я и буду молчать, иначе, вполне возможно, я попаду в черный список и останусь без работы.
Ганс Шольц отреагировал не сразу, видимо, обдумывая сказанное. Наконец с оттенком угрозы в голосе заявил:
– Теперь послушай ты меня, Гюнтер! На маршруте исчезло три автомобиля, о которых ни мне, ни кому-либо еще ничего не удалось узнать. Кому бы из организаторов я ни задавал вопрос, мне отвечают отговорками, а сегодня вдруг приостанавливают ралли, туманно мотивируя угрозами со стороны террористов. Возможно, я не лучший из журналистов в мире, но я не дурак и с уверенностью могу предположить, что между этими вещами существует некая связь. Я тебе всегда помогал, но, если ты не пойдешь мне навстречу, гарантирую, что нарою на тебя компромат. Если по какой-то причине экипажи этих автомобилей пострадают, я тебя публично обвиню в причастности.
– Не пытайся меня прижать, Ганс!
– Советую тебе проявить благоразумие. Расскажи мне, что знаешь, и твое имя не всплывет. Я свои источники информации не засвечиваю, и ты это знаешь. Не хочешь говорить – дай наводку, и я сам проследую по маршруту. В этом случае ты тоже останешься в стороне.
Австриец Гюнтер Мейер сделал глубокий выдох, сунул в ухо указательный палец и замер на несколько секунд, собирая мысли в кучку. Затем скороговоркой произнес:
– Это самое дурацкое, что со мной происходило в жизни!
Щедро используя ругательства, он рассказал о том, как некая семья туарегов захватила его и еще шестерых парней у затерянного в пустыне колодца. Потом его отпустили на свободу, но с условием, что он поставит в известность организаторов соревнований о том, что произошло.
Репортер громко присвистнул от удивления.
– Да разроди меня мать! – воскликнул он. – Это ж настоящая бомба!
– Ага. Которая может взорваться в руках…
– Сказал же, ты остаешься в стороне, ну а я для себя решил, что это мое
