— Будешь говорить, — хрипел сутулый гитлеровец, одетый в какую-то купеческую шубу и укутанный шарфом. Принесли два ведра воды и вылили в бочку. Клава вздрогнула, рванулась руками, но молчала. Ее платье, облитое водой, моментально обледенело и стало твердым и холодным, как железо. Ноги ее сковывало льдом. Клаве казалось, что вот-вот придет конец ее мужеству. Но она держалась, превозмогая мучительную, страшную боль во всем теле. Закусив нижнюю губу, Клава запрокинула голову и смотрела воспаленными глазами в серое небо, по которому стремительно неслись куда-то вдаль рваные облака. А на крыше через паузу повторялся монотонный скрежет: угрух, угрух, угрух…
— Будешь говорить! — кричал сутулый, засунув руки глубоко в карманы шубы и стуча нога об ногу.
Клава молчала. Еще ни одного слова не слышали немцы от нее с тех пор, как посадили ее в подвал и начали пытать. Принесли еще воды.
Клава чувствовала, как коченеет, все тело сводят судороги, а боль в ногах тупеет. Клава смотрела на облака, несущиеся на запад, и вспоминала о своем цветущем любимом городе на Волге, о матери своей. Она почувствовала, как по щекам покатились теплые слезы, и слезы эти как будто напугали ее — она легонько качнула головой, облизала потрескавшиеся губы. “Только не слезы, только не слезы. Я не хочу, чтобы эти изверги видели, как я плачу. Пусть они не торжествуют победы надо мной, я не сдамся”, — думала Клава. Она уже не чувствовала ни рук, ни ног, только сердце ее горячо билось и голова жила напряженными мыслями. Клава вспомнила мужа — мысли моментально перенесли ее на поле боя. Вот она видит, как он несется на самолете над немецкой колонной, сбрасывает на немцев бомбы, потом разворачивается и обстреливает немцев из пулемета — солдаты падают замертво, горят немецкие автомашины. “Бей их, бей, хорошенько бей!” — кричит Клава… Сколько страданий, сколько мучений причинили гитлеровцы! Но Клава знает, что за все, за все отомстит Родина. Она убеждена, что скоро, очень скоро Красная Армия освободит родную землю. Эта уверенность появилась у Клавы в те дни, когда эвакуировался военный городок и когда она решила остаться в тылу врага. Эта вера в победу окрыляла ее, утраивала силы в борьбе с оккупантами. С этой верой Клава жила, с этой верой она выдерживает теперь пытки, мужественно смотря в лицо палачам.
А на крыше повторяется монотонный звук: угрух, угрух, угрух…
Клава очнулась от своих мыслей. “Только бы не потерять сознание, только бы выдержать, до конца выдержать”, — думала она.
Когда в бочку было налито столько воды, что льдом покрылись плечи Клавы, сутулый гестаповец, потеряв всякую надежду на то, что он услышит хоть одно слово, махнул рукой своим подручным и часовым — все они ушли в комендатуру.
Лед сковывает горло Клавы. Но в ней еще теплится жизнь Она словно сквозь сон слышала удаляющийся стук сапог гитлеровцев. Клаве казалось, что какой-то туман окутывает ее. Она закрывает глаза, в сознании возникает красочная, грандиозная, веселая первомайская демонстрация в Горьком. Со знаменами и плакатами шли люди.
Ветер усиливался. Начиналась пурга.
Крупный липкий снег шел несколько дней, а затем опять ударил мороз, подул ветер. С утра Таня работала в штабе, печатала разные распоряжения, заявки на боеприпасы и продовольствие для фронта. Напротив нее, за другим столом, сидел подслеповатый лейтенант Буш.
Где-то недалеко разорвалась бомба — здание штаба вздрогнуло, задребезжали оконные стекла. У Буша слетело с носа пенсне и стукнулось о стол. Лейтенант сморщился, закрыл маленькие глаза и дрожащей рукой стал искать пенсне.
— Проклятые партизаны. Когда все это кончится! Фрейлен Берта, вас не пугают взрывы?
— Вы боитесь? Зачем же вы, в таком случае, пошли на войну? — спросила Таня. — Ведь вас, наверное, могли бы освободить по зрению. Или вы пошли добровольно?
— Почему я пошел на войну? А разве я мог стоять в стороне от этого великого дела? Нам нужно жизненное пространство — Нам нужен простор. Наша нация должна владеть всем миром, и мы завоюем весь земной шар. Так сказал наш фюрер. Я надеюсь, что после победы буду иметь самое меньшее одно русское имение.
— Но у вас очень слабые нервы, господин лейтенант. — Таня слегка улыбнулась. Она вспомнила людей, которых видела утром на базаре, и подумала, что с такими людьми немцам надо иметь железные нервы; впрочем, будь они у них хоть из сверхтвердой стали, конец все равно будет один и тот же.
…Таня никогда не ходила на базар, но ночью ее мучила бессонница, а утром появилось желание хоть немного побыть среди советских людей. На улицах попадались лишь редкие прохожие, да и те шли торопливо, не оглядываясь по сторонам. Только на базаре по утрам собирались жители. Нужда гнала людей на базар, они продавали разную рухлядь, переторговывали мелочью. Иные делали зажигалки, замки, ложки, алюминиевые кружки и продавали свои изделия, чтобы добыть кусок хлеба. На базаре узнавали и новости. Там неизвестные, бесстрашные люди распространяли листовки.
Таня обошла весь базар, и все эти разные люди казались ей родными, милыми. Но она чувствовала себя так, как будто была отгорожена от них невидимой стеной. В одном месте она увидела молодую лотошницу, закутанную в теплую шаль. Эта синеглазая девушка с родинкой на щеке торговала иголками, гребенками, пудрой, нитками и лентами. Тане понравилась девушка, и ей захотелось непременно купить что-нибудь у нее Она купила гребенку и пудру Как хотелось поговорить с этой девушкой, познакомиться с ней! Но об этом нельзя было даже и думать.
Когда Таня делала покупку, она услышала, как толстая торговка молоком громко о чем-то рассказывала. Вокруг нее собрался народ. Таня подошла чуть ближе.
— И так уж навострились эти хулиганы, воры нахальствуют, — кричала торговка. Тане казалось, что она умышленно так громко рассказывает, чтобы привлечь внимание публики. Но для чего она это делает, Таня сразу не догадалась. — Ведь как они приспособились, собачьи дети, — продолжала кричать женщина. — Один идет по одну сторону ряда, значитца, спереди, а другой идет, значитца, сзади. Тот, что сзади, — хвать торговку, а она как повернется, да как заругается на бессовестного хулигана, покричит на него, отведет душу, обернется, а корзины с товаром уже нет Аи, аи! А где уж там догнать! Они ведь шайкой шуруют, эти жулики. Попробуй, излови!
Народ собирался около торговки в кружок, а она еще громче продолжала что-то выкрикивать. В толпу пролез седой старик с торбой за плечами. Он сурово посмотрел на публику и заговорил:
— Граждане и гражданочки! Не вирьте проклятым немцам! Уси воны брешут. Червона Армия у Кировогради. Червона Армия иде и скоро буде тут. Смерть германьскым оккупантам! — Дед бросил в толпу пачку листовок и исчез. Со стороны казалось, что никто из людей не брал этих листовок, но, когда толпа разошлась, на примятом снегу не было ни одной бумажки. Куда-то делась и торговка с молоком.
