Тогда его ожидает неописуемое счастье: он увидит, как из чудесного яйца вылупится живая первоптица, настоящий археоптерикс во плоти!
На счастье, Паулина давно ушла и не увидела индейский танец, который профессор принялся выплясывать среди чинной меблировки кабинета. Должно быть, Граухен, чей мирный сон был вновь потревожен, удивилась еще больше — но хранила молчание.
Несколько часов спустя профессор Дилювиус, воспользовавшись услугами служителя палеонтологического института, раздобыл инкубатор, установил аппарат и бережно поместил внутрь драгоценное яйцо археоптерикса. Первоптицы юрского периода, вероятно, сами не высиживали яйца, так как обладали сравнительно редким оперением, но предоставляли это нашей всемогущей матери — солнцу; поэтому точное соблюдение температуры инкубации было невозможно даже в природе. Следовало только не превышать предельный уровень температуры (около 60°), потому что иначе белок начнет сворачиваться. Заранее установленная максимальная температура инкубатора, обогреваемого лампой, регулировалась с помощью автоматического механизма. Когда температура достигала предельно допустимого уровня, аппарат либо подавал наблюдателю сигнал тревоги, либо же автоматически ограничивал приток тепла и тем самым снижал температуру. Последний метод применялся чаще. Профессор Дилювиус, однако, доверял себе намного больше, чем самому современному автоматическому устройству; вследствие этого, он переключил аппарат на «тревогу», собираясь регулировать температуру вручную, если она превысит допустимый уровень. Он с тревогой и страхом думал о ночных часах, когда придется доверить драгоценное сокровище автоматическому механизму инкубатора. На мгновение ему пришла в голову мысль установить круглосуточное дежурство и, покуда яйцо созревает, делить его с Паулиной — но он не осмеливался предложить нечто подобное старой, преданной экономке, хотя сам охотно наблюдал бы за инкубатором все ночные и даже половину дневных часов.
Необходимо было, однако, посвятить Паулину в некоторые секреты работы инкубатора. — Профессор позвал экономку и вкратце разъяснил ей принцип действия механизма. Недоверчиво улыбаясь, усердная Паулина глядела на странный ящик — и ее улыбка становилась даже немного насмешливой, когда она посматривала на престарелого профессора, пылко излагавшего таинственный план.
— И птенец без всякой наседки вылупится из яйца?
Профессор кивнул.
— Кто же проклюнет дыру в скорлупе, когда яйцо созреет, господин профессор?
Профессор развеял ее опасения и к своей радости убедился, что она усвоила методы, посредством которых температура поддерживалась на нужном уровне.
— Долго ли жестяная курица будет высиживать цыпленка? — спросила она, уходя.
— Подождем и увидим, Паулина. Но надеюсь, не дольше, чем курица из мяса и перьев!
С тех пор профессор Дилювиус жил только ради археоптерикса. Поглощенный мыслями о предстоящем «радостном событии», он забывал о еде, питье и сне.
Старая Паулина была вне себя от отчаяния. Напрасно она готовила хозяину самые вкусные блюда, напрасно уговаривала его, в память о «покойной госпоже профессорше», позаботиться о дряхлеющем теле и хоть немного отдохнуть.
Три дня и три ночи подряд профессор Дилювиус просидел перед «жестяной курицей». На письменном столе лежала раскрытая книга с превосходным изображением Archaeopteryx lithographica («Палеонтологические труды» Дамеса и Кайзера, т. 2, вып. 3, 1884).
— Какой чудесной находкой является даже этот великолепной сохранности отпечаток из сланцевых карьеров Зольнхофена! — бормотал он. — В те дни германская империя выложила 26,000 марок за плиту с археоптериксом — но я, если счастье мне улыбнется, окажусь единственным в мире обладателем живого экземпляра! Как мне будут завидовать! Мои дражайшие и недоверчивые коллеги сбегутся со всех концов света, чтобы посмотреть на фантастическую птицу! И что только мне не предложат за нее! Но никаких денег в мире не хватит! Не хватит всего золота земли!
Этим горделивым утверждением старый ученый завершил свой дифирамб первоптице, которая постепенно развивалась в яйце под воздействием живительного тепла.
Негромкое мурлыканье зазвучало в кабинете и одновременно профессор почувствовал, что о его ноги трется Граухен. Лаская кошку, он гладил рукой ее спинку, пытаясь немного искупить прежнее невнимание. Затем, однако, он сказал:
— Придется тебе привыкнуть на какое-то время к жизни на кухне, дражайшая Граухен! Хотя ты и очень благовоспитанная кошечка, под твоей мягкой, восхитительной шерсткой все-таки таится хищник, и более того, хищник, который очень любит маленьких птенцов!
Граухен хотела было запрыгнуть к нему на колени, занять место, принадлежавшее ей годами, но профессор отмахнулся от нее, встал и открыл дверь, собираясь прогнать кошку прочь.
В этот момент на пороге появилась Паулина.
— Дражайшая Паулина, кошку некоторое время нельзя будет пускать в кабинет. Думаю, у вас на кухне она будет в надежных руках.
— Конечно, профессор — как пожелаете! — Профессор, я хотела спросить, справитесь ли вы сами несколько часов; мне хотелось бы ненадолго отлучиться к родным…
— Ступайте, Паулина, ступайте! Но к вечеру вы, я смею надеяться, вернетесь…
— Непременно. До свидания, господин профессор!
Подхватив Граухен на руки, она вышла из комнаты.
Паулина, эта добрая, заботливая душа, не знала, что и делать. Нынче случилось самое невероятное: профессор даже не притронулся к любимому блюду — фрикасе из курицы! Нет, ничем хорошим это не кончится! И все из-за злополучного яйца!
Паулина направилась не к родственникам, а к семейному врачу профессора, доктору Гартману, советнику медицины. Она излила перед ним свое старое, преданное сердце, поведала все свои горести, рассказала о том, как несколько дней назад профессор получил по почте большую каменную плиту, как работал над нею резцами день и ночь, высвобождая скрытое в камне яйцо, как не спал последние три дня и три ночи и ни кусочка не проглотил (не притронувшись даже к любимому блюду!), как изгнал из кабинета красивую серую кошечку, которая, как известно господину советнику, была памятью о покойной жене — и все ради того, чтобы добыть птенца из яйца проклятой птицы, каковое он поместил в нагретую жестяную коробку! — Свой рассказ Паулина завершила горючими слезами и настоятельной просьбой к господину советнику наставить ее хозяина на ум, пока еще не поздно!
— Хорошо, хорошо, фрейлейн Паулина, будет сделано! Возвращайтесь домой; я вскоре последую за вами. Часы посещения больных уже истекли; профессор должен считать, что я пришел к нему с визитом вежливости, как старый друг, а не как семейный врач.
