Разговор происходил в кабинете Т.
Вдруг Т. сказал:
— Что такое? — насморк у меня, не могу разобрать. Или из окна тянет? Закройте-ка окно!
Окно закрыли. Т. посмотрел на Файна:
— Не слышите?
— Слышу!
— Да, определенно, краской попахивает, свежей краской! — Принялись искать, лазили на шкафы, за шкафы.
— Да, что я не слышу?
— А вот отсюда, с моего кресла!
— Верно, да что за чорт?
Перевернули кресло, полезли под стол.
Значительная часть нижней поверхности стола покрыта была свежей краской.
— Каким образом?
В коридоре тоже нашли угол, вымазанный краской. В других местах тоже.
В коридоре тоже нашли угол, вымазанный краской.
— Обратите внимание, как расположены замазанные места. Есть какая-то связь. Как между зеркалами отраженный луч от одного идет к другому. Конечный кусок смотрит в окно, в сторону Лубянки и Кремля. До наиболее секретных комнат краска не доходит, но кружится вокруг них.
— Но кто же и когда производил эти работы?
На другой день профессор не дал никакого определенного ответа. На улицах начинали уже останавливать проходящих маляров, спрашивать билет профсоюза, куда идет?
Положение обострялось. Вдруг пришла телеграмма: «Выехал из Рязани, везу сведения, Бурундук».
Ждали. Ежеминутно справлялись, не пришел ли поезд. И все же совершенно неожиданно с вокзала позвонил Бурундук и потребовал машину. Немедленно послали. В кабинете Р., Т., Файн и еще некоторые ждали Бурундука.
Прошло полчаса. Еще полчаса. Машина вернулась пустой. Никакого Бурундука на вокзале не было. Звонили. Вызывали. Спрашивали. Никаких следов.
Часы бежали. Гадали, не следует ли объявить правительственным учреждениям об опасности. Этого страшно не хотелось. Ждали сколько возможно.
Наконец, наступило утро 5-го июня. Дальше ждать, казалось, нельзя было. Часы бежали. Пахло краской.
В конце мая пассажирский поезд Ферганской ж. д. № 4 направления Коканд-Ташкент приближался к одному из перевалов на участке Коканд-Ура-Тюбе.
Здесь дорога стиснута была крутыми песчаными холмами, поросшими кустарником. Перевал близился и поезд ускорял ход. Вдруг на пустынных склонах мелькнули джигиты, скакавшие по разным направлениям. Поездная бригада и летучка насторожились. В окнах вагонов показались винтовки и пулемет. В этих местах были частые нападения на поезда, развинчивание рельс и т. п.
Теперь в кустарнике раздавались редкие выстрелы. Но не в направлении поезда. Нет, джигиты, видимо, дрались между собой.
Потом вся ватага понеслась вниз, — к железной дороге. Их встретили залпом.
Один из скачущих камнем ринулся с откоса. В середине откоса лошадь параллельно поезду скакала, невольно наклоняясь в сторону провала. Так велосипедисты, эксцентрики, описывая круги на покатой корзинке, наклоняются внутрь корзинки, к центру. Всадник выхватил красный платок и повязал им голову. Выстрелы из поезда смолкли.
Всадник вылетел на рельсы в нескольких шагах позади поезда, за ним вырвался на легком коньке мальчуган в цветном халате.
Один из джигитов преградил было узкую песчаную дорожку, но полетел с невысокой насыпи от удара прикладом карабина по лицу.
Великолепная лошадь киргиза в красном платке изо всех сил нагоняла поезд. Вот она поравнялась с последним вагоном. Наглухо закрытая дверка площадки открылась. Несколько рук протянулись к всаднику. Из кустов пули непрерывно звонко шлепались в окна и в стенки вагона.
Мальчуган опередил киргиза, вскочил на колени в седле и легким прыжком очутился на площадке. Лошадь бежала одна.
— Прыгай, ата!.. прыгай! — кричал мальчик.
Киргиз поравнялся с площадкой, и схватился за перила. Лошадь скакала рядом с поездом, точно соразмеряя ход. Наконец, и киргиз очутился на ступеньках.
Лошади сбежали вниз. Дверцы захлопнулись. Весь поезд затрещал выстрелами в направлении преследователей. Завыл пулемет. Вместе с тем поезд как раз в этот момент прошел перевал и понесся вниз со все возрастающей скоростью.
Джигиты сгрудились на линии и некоторое время в остервенении скакали следом за поездом. Но расстояние все увеличивалось. Наконец, они остановились, посовещались минуту и, повернув коней, вихрем унеслись в сторону Коканда.
Ночью по горной дороге, ведущей из Ферганской долины в Ташкентскую, скакал узбек в надвинутой на глаза чалме. Лицо трудно было различить. Выделялась черная прямая борода. Одежда и седло были богато украшены.
Горный путь из Ферганы в Ташкент несколько раз короче железнодорожного, делающего большой крюк.
Несмотря на поздний час, кишлаки блестели навстречу всаднику разноцветными фонариками и дымились запахом жареного, потому что в дни весеннего месяца Рамазана от вечерней зари ежедневно до 12-ти часов ночи «Томаша» — умеренно пьют, неумеренно едят и веселятся.
Всадника окружили продавцы цветов с плоскими корзинами, полными огромных роз, на голове и с обязательной розой за ухом…
Продавцы чилима предлагали потянуть из большой трубки клуб ароматного дыма редкого табака, а может быть и анаши.
Но неизменно всадник протискивался сквозь толпу и скакал дальше. За полночь все стихло. Он проезжал мертвые пустые деревни. Когда звезды стали меркнуть, он был высоко, высоко, у перевала, почти в небе, смертельно бледном, одинокой точкой между скал.
Кое в каких кишлаках всадника узнавали.
— Куда держит путь повелитель?
Обменивались несколькими жесткими быстрыми словами, три или четыре раза в пути переменил коня.
Солнце клонилось к закату, когда всадник перешел желтый и шумный гиргик. Здесь облачился в женскую одежду и поехал мелкой рысцой.
Заря погасла, когда копыта лошади застучали по бревенчатому мостику через Салар. Здесь все уже бездельничало, дымило чаем, табаком, болтало. Еще не пришло время пахучих крупных абрикосов, персиков, крупных, как будто пристально глядевших с лотков. Больше всего рассыпано было кругом темных вишен и роз.
— Магомет!
Из глубины дымной чай-ханэ от огромного в человечий рост медного самовара отделился такой же пузатый и медленный узбек в полосатом переднике и стал перед всадником на берегу фыркающего Салара.
— Счастливый и обильный томаши тебе, повелитель!
— Пришел ли поезд из Андижана?
— Это точно, повелитель, поезд только что пришел, потому что сейчас я получил из Кокандомату шелк и из Камизара твердую анашу!
