тихим звоном чашки о блюдце – от этого уют не нарушался сквозняком тревоги. Здесь был дом. Наконец Соломон Давидович сказал:
– Остаётся ждать, пока ответят из посольства. Они вроде как не бюрократы, кварталами не тянут резину, не тянут.
После разговора в машине с тем дубиной-монтёром Озолсу дома не сиделось. Так же, как прежде он не мог бывать в излюбленных им раньше барах и ресторанах – тянуло домой, к витражно-мозаичной тишине орехового буфета, убаюкивающей, как море, покачивающей мягкости ковра, к бессловесно-сочувственным вздохам кожаного кресла, так же теперь тишина тикала в висках, истекая бездарно потерянными секундами. Скрючивала и леденила пальцы на ногах, делала безвкусным, жестяным кофе и даже коньяк. Требовалось заглушать тиканье полновесным стуком пивной кружки, мелким звоном вилок и скрежетом ножей, рассыпчатыми аккордами рояля. Нет, не страх выгонял его на люди. Если раньше он отдавал себе отчёт в том, что творилось в извилинах – да, азарт, но не горячей пива, подвластный расчёту – то теперь былой азарт уступил место какому-то новому. Неуправляемому разумом. Подвластному только тому самому тиканью. Время уходило, оставляя только ноющую, некомфортную тяжесть в голове. Тонуло в пивной пене, разменивалось на чаевые официантам и кельнерам. А требовалось опередить людей Визенталя. С выгодой – иначе какой же был смысл влезать в спецовку и резиновую рубаху, проливать пот и кровь из носу, прятаться, рисковать, водить за нос полицию? Опередить. Водить за нос полицию. Опередить. Водить. Тик-так. Тик-так.
После очередного вечера в «Старой мельнице», после рассказа кельнера Эдика – да, были тут такие двое, как ты говоришь: один – двухметровый дебил с лошадиными оскаленными зубами и волосатыми руками, другой чернявый такой, кудрявый, да, мог бы быть и еврей, и вроде про Израиль и про Вторую мировую что-то между ними говорилось – в голове тикало особенно явно. И на следующий день Озолс решился.
Арвид Репша тоже ходил в джинсах «Levi’s», когда их можно было только достать, а не купить. И слушал он тогда «AC/DC» и «Black Sabbath» – в основном по тем же соображениям. Теперь он ходил в костюмах, пошитых не очень известными фирмами в Соединённом Королевстве. Таков был дресс-код на месте его работы, так как работал он в Министерстве внутренних дел. По образованию он был экономист, соответствующие службы не носили формы. Теперь он сидел перед Озолсом в неторопливо вздыхающем кресле, расплываясь в нём всем своим округлым и мягким телом, сплетя коротенькие ножки, и вальяжно рассказывал про жизнь, делая закруглённые жесты рюмкой с чуть-чутью коньяка на донышке. И так же по глоточку, как коньяк из рюмки в горло, проливались на него многоцветные блики от витражного буфета.
Кресло под Озолсом как-то неровно, смятенно всхлипывало. Новости из жизни шапочного знакомого были не очень утешительны. А ведь причину, по которой Репше следовало именно в этот вечер посидеть в гостях у Озолса, тот объяснил так:
– Ты один остался удачник из моих хороших знакомых. Работа – почтенная, солидная, жизнь налаженная, метаться между поставщиком и покупателями не надо. Хоть послушаю, как живут оседлые люди. А ты коньяк отведаешь на правах не внутренних, а иностранных дел, настоящий французский…
И теперь Репша рассказывал министерские байки. В основном они сводились к добыче денег. Такой-то через знакомых депутатов сейма провёл поправку к закону, чтобы при сделке с правосудием часть суммы, уплаченной в виде штрафа и возмещения ущерба, не шла в казну, а оставалась непосредственно министерству. Такой-то раскрыл крупных нелегальных торговцев металлом, уговорил заместителя министра выписать управлению по борьбе с экономической преступностью особый бонус, не оговорённый законами, специально по данному случаю, в особом порядке. Такой-то берёт, и все знают, что он берёт, но он всерьёз предлагает установить таксу оплаты различных не упоминаемых в законах услуг – тогда это не будет называться «берёт», а будет легальной коммерческой деятельностью, разрешённой сегодня практически всем учреждениям и организациям…
– С таких, как ты, будем кормиться – и всё, все финансы. А что? Скоро и вправду будем вынуждены. Государству не на что содержать своих служащих. Про государственный долг уже и в газетах пишут. Да ещё эта реституция. Два наших здания имеют хозяев. Нашлись, понимаешь, наследники в Аргентине – ближе не найти было! А домики не последние, не одна сотня миллионов латов. Лепнина, архитектор какой-то ненулевой, и вообще всё, что старше ста лет, называется теперь югендстиль и подлежит ведению ЮНЕСКО – а редставляешь себе, что такое международная экспертиза! Этих евробюрократов звать, ждать, селить в пять звёзд, устрицами кормить за счёт казны. А эта лощёная публика, пресыщенная до икоты, ещё и ковыряться будет в устрицах: несвежее, замените. Бедный бюджет, дыра на дыре…
Озолс затаил дыхание. Вот сейчас и подсекать. Стараясь, чтобы прозвучало лениво, почти безразлично, он процедил:
– Ишь ты, в Аргентине… После Второй мировой, что ли, туда удрали?
– Да наверно. Ну, так и что? Тем более разыщут и отдадут, прямо-таки всучат эту собственность – у нас любят таких, которых не любят в России. Ничего не имел бы против, сам люблю, когда у москауэров физиономии перекашивает. Но если бы им не надо было отдавать имущество моего министерства.
– Арвид, а если им не надо будет ничего отдавать?
– Да ну, Янис, это всё разговоры в пользу бедных…
– Я серьёзно. Есть один господин, он из центра Симона Визенталя. Ты же знаешь, что такое добросовестный и недобросовестный приобретатель?
После ещё двух-трёх рюмок коньяку и некоторого количества подробностей, хотя Озолс мало мог их сообщить, а ещё менее того хотел сообщать, Репша наконец осознал, что ему предлагается выгодное дело. А требуется от него всего ничего. Узнать, замешаны ли Андрис Силинь из комиссии по реституции, кто бы то ни было по фамилии Гайгал и кто бы то ни было по фамилии Нагель в военных преступлениях, прежде всего в акциях уничтожения евреев. Если замешаны – узнать, в каких родственных отношениях состоит с теми, предположительно замешанными в чём-то, Гайгалами и Нагелями Имант Гайгал, предприниматель, год рождения приблизительно тридцать седьмой, тридцать восьмой. И уж если он, Арвид Репша, действительно хочет быть полезен старому знакомому – что-нибудь разузнать про того господина от Симона Визенталя.
Где-то через неделю Репша позвонил.
Всю эту неделю Озолс просидел как на иголках. Ему начало мерещиться, что за ним следят. Какие-то смахивающие на еврейские физиономии, в точности подходившие под описание кельнера Эдика – чернявые и кудрявые. И даже если не чернявые, а с соломенными лохмами, торчащими во все стороны, так всё равно лица не латышские, по-восточному скуластые. Сколько их – Озолс уверен не был. Четверо? Пятеро? Ещё больше? Вдобавок
