На высоте трех метров чернело небольшое отверстие. Добравшись до дупла, я услышал приятный запах меда. И хоть не слышно жужжания, но нет сомнения, что в дупле пчелы. Царапины, погрызы и изрытая земля — работа медведей, пытавшихся полакомиться медом.
Конечно, и мне мед как раз кстати, но заниматься сейчас добычей нет ни возможности, ни времени. Если уж медведи с их ловкостью и силой не могли разрушить дупло за лето, то без топора и пилы я сделаю это тоже не быстро, да не избежать и встреч с медведями. Другое дело, когда мишки улягутся в берлоги на всю зиму.
Уже начало темнеть, когда я оставил дуплистую сосну. И как ни спеши, а засветло до своего обрыва не дойти. Развожу костер на небольшой полянке и ложусь на редкую жестковатую травку. Вскоре костер потух, и на поляну спустился серый войлок ночи.
Воспоминания о пчелах прервало какое-то мычание. Оно раздалось недалеко в тайге и было похоже на мычание косули, но звучало грубее и резче. Я приподнялся и сел на землю, всматриваясь в ближайшие кусты. В ответ справа послышалось такое же мычание, но более протяжное, с перерывами, а когда и оно умолкло — ревел уже третий зверь где-то далеко сзади меня. Потом звуки стали раздаваться все чаще и чаще — заревела, замычала вся тайга.
Может быть, этими звуками тайга наполнялась и в прошлую ночь, но я спал так крепко, что не услышал бы рева даже рядом стоящего медведя.
Встаю и потихоньку пробираюсь между деревьями к ближайшему ревуну, стараясь не задевать веток. Вскоре звуки вывели на поляну, где на фоне чернеющей стены стволов с поднятой головой стоял ветвисторогий красавец — северный олень высотою больше метра и длиной не меньше двух метров. Олень стоял ко мне задом, нюхал воздух, волновался и храпел, потом, задрав голову к вершинам деревьев, оглашал тайгу сипловатым ревом, становился на колени и опять храпел.
Я присел за стволом лиственницы. Метрах в десяти от него, в другом конце поляны, изредка пощипывая траву, медленно и грациозно прошлись четыре оленя поменьше и с менее разветвленными рогами. Не трудно догадаться, что это его подзащитные подруги.
Послышалось более тонкое мычание где-то недалеко, и на это — «ххрау… кграу!..» олень энергично повернул голову, насторожился. Через минуту из темноты на поляну вышла самка, смело подошла к оленю, понюхала его бок, потом шею, голову у рта, лизнула около глаз и стала рядом. Знакомство с новой подругой состоялось. Вдруг, с того места, откуда вышла молодая самка, раздался сильный угрожающий рев, затрещали сучья и к «моему» счастливцу вышел не менее сильный соперник.
«Мой» олень, наклонив голову, с ревом и хрипением ринулся на пришельца. Стукнулись рога, и противники, меся ногами мох, закружились в бешеной драке.
Прошло двадцать минут равной борьбы. Пришелец, упираясь в землю ногами, толкает обладателя табуна и тот пятится назад, потом сам, взрывая землю ногами и мордой, скользит волоком по грязному месиву уже под натиском моего первого знакомца. И вот у обоих силы иссякли, и они несколько секунд, будто сговорившись, прекращают драку, не разнимая рогов. И опять завертелись, зачмыхали, засопели… Под натиском пришельца мой олень все больше уходит назад. Вот он, пропахав землю в трех метрах от меня, уперся задом в ствол, но и это не спасает положения: пришедший согнул его в дугу и всем телом прижал к дереву. Раздался отчаянный рев. В нем угроза и просьба о пощаде, призыв о помощи и боль… Потом наступила немая тишина.
Через несколько минут к спокойно стоявшему все это время табуну самок вышел потный и изнуренный дракой, но гордый бык, от которого так недавно сбежала самка. Он бегло понюхал каждую и зашагал в глубь тайги. За ним гуськом покорно потянулись самки. Избитый неудачник, еще несколько раз издав хриплый жалобный рев из-за ближайших кустов, совсем затих. Он, наверное, ушел искать новых соперников и новых приключений.
Через восемь дней мое жилище было готово для зимовки. Все три глиняные стенки, как обоями, покрыл матами из рогоза, а в стене слева от входа вырыл нишу и сложил в ней печку. Там же в стенке пробурил дымоход, а сверху выложил высокую трубу из валунов на глиняной заливке, так что не прицепился бы даже самый требовательный инспектор противопожарной охраны. Но особого труда стоили деревянные работы: передняя бревенчатая стенка, потолок, дверь, кровать и столик.
Вблизи будущей землянки разыскивал валежины, обламывал на них хрупкие и ненужные сучья, а ствол пережигал по размеру на костре, и уже нужной длины бревна тащил к постройке. Но размеры часто получались неточные, приходилось опять укорачивать их на костре или вкапывать лишние концы в земляную стенку.
Поставив попарно восемь кольев — у глиняных стенок и у будущей двери, — я укладывал между ними бревна друг на друга, заделывая пазы мхом, и стенка медленно вырастала до вершины обрыва. Проем двери не высок, около полутора метров, и начинается не от самой земли, а от высокого, в три бревна, порога, так что вся дверь представляет собою скорее лазок шириною в семьдесят сантиметров. На этот проход вместо двери я навесил толстый мат из рогоза, скрепленный по краям и крест на крест побегами тальника. Внизу «дверь» привязывалась двумя веревками, и таким образом при уходе землянка надежно «запиралась». Слева от входа сделал небольшое окно и «застеклил» его мочевыми пузырями рысей.
Потолок выложил накатом из бревен, застлал сверху мхом и засыпал землей сантиметров в пятнадцать толщиной. На подходившей к землянке рытвине сделал глинобитную перемычку с валунами и щебенкой и прокопал отводную канаву вокруг землянки. Все земляные работы выполнял деревянной лопатой, сделанной перочинным ножом из кедровой слеги.
Из всей восьмиметровой длины грота четыре метра ушло под землянку, а оставшаяся часть составила проход в виде непокрытого коридора.
Что касается постели, то не составляло большого труда сшить матрасовку и наволочку подушки из ткани парашюта, набить матрац сухим мхом, а подушку — пухом из султанов рогоза. Одеялом служила пока что шкура косули.
И хотя постройка землянки отнимала много времени, я каждый день перед заходом солнца один-два часа занимался заготовкой корневищ сусака и рогоза, отмывал их в речке, развешивал для просушки или закладывал на хранение в вырытую в стене коридора нишу. Кроме того, по берегам речки собирал принесенные водой и высохшие за лето обломки деревьев и складывал их поленницей в коридоре. При сборе дров я всегда рассматривал гладко отшлифованные куски дерева, стараясь найти на них следы рук человека. Но ни одна палка не сказала мне, что вверх по речке живут или когда-то жили люди. Поэтому каждый сбор дров приносил огорчение.
