Тороплюсь к удивительному месту, но., земля вдруг уходит из-под ног, и я вместе с нею с глухим всплеском по шею погружаюсь в обжигающую холодом муть воды… Ноги дна не достали… Роняю палку и взмахами рук стараюсь удержаться на поверхности мути… Тело коченеет, а мозг отказывается подсказать, что случилось, как выйти из беды. Инстинктивно стремлюсь плыть обратно, туда, откуда шел, но на том месте, где я несколько секунд назад шагал по земле стояла такая же муть, а дальше — грязно-бурый, почти двухметровый обрыв преграждал путь к тайге. Из стен обрыва на меня насмешливо глядели свежеобнаженные белые валуны.
Барахтаясь, стараюсь приблизиться к обрыву. В шею колет прилипшая хвоя, у самого рта, перебирая ножками, плавает паук, на всплывшем грибе нашел себе убежище черный жук, рядом плавает мокрая и маленькая утопшая белка.
Наконец я у обрыва. Зубами и закоченевшими пальцами, цепляюсь за космы свисающих корней, пытаюсь подтянуться, но мешок тянет назад, в воду. Снимаю и цепляю его за корень. С набухшей ткани стекает вода. В мешке весь запас соли!.. Тревога прибавляет сил, и я, мокрый и грязный, выбившийся из сил, выбираюсь по корням, как по веревкам, на твердую землю. Несколько секунд перевожу дух и с рюкзаком в руках робко — не провалиться бы опять — шагаю в лес, потом во всю мочь бегу от страшного места.
Спешу собрать сухих сучьев. Тело дрожит, как в лихорадке, с одежды стекает грязь, в сапогах неприятно хлюпает вода.
Сучья собраны, достаю нож, чтобы высечь огня и тут вспоминаю, что плохо закупорил трут и он намок. В шлеме за прокладкой неприкосновенный запас — одиннадцать спичек. Вытираю руки травой, снимаю шлем… Спички сухие.
Просушив одежду и рюкзак — в него просочилось воды совсем немного, и соль сухая, — осторожно подхожу к месту загадочного таежного потопа. Оттуда глядят уныло, словно прощаясь, поблекшие вершины затонувших стоймя сосен и елей. Их корни под двадцатиметровой толщей грязной воды еще удерживались в земле, ставшей теперь дном провального озера. Мне приходилось слышать, что такие «провалы» в Якутии не редкость, но увидел впервые.
Тысячи лет назад здесь было озеро. Вечная мерзлота и лютые зимние морозы сковали озеро, превратив его в сплошной лед. А сверху его засыпали ветры песком и глиной, листьями и хвоей. Погребенное озеро не могло таять даже в теплое солнечное лето. На прогретой солнцем покрышке из земли и перегноя прорастали семена сосны, ели и лиственницы; молодые деревца, не подозревая опасности, вырастали в гигантские деревья и умирали, а на их место вставала молодежь.
Но вот климат северной тайги в наше столетие стал теплее. К озеру летом потекли теплые подземные ручьи, все сильнее прогревалась покрышка. Подземное озеро растаяло, поглотив огромный участок леса.
Разглядев унылую картину, стараюсь до наступления темноты уйти подальше от страшного места. Еще до захода солнца выхожу на небольшой отцветающий последним осенним цветом, но еще зеленый луг. От непривычного простора и яркого света закружилась голова, радостно застучало сердце. Хочется лечь в густую, по-родному пахнущую траву, растянуться и, забыв все невзгоды, предаться блаженному отдыху. Но после каждой остановки усталость и вес мешка удваивается, сильнее болит колено, и я продолжаю медленно шагать через луг, лаская ладонями зрелые метелки райграса и мятликов, султанчики лисохвоста и тимофеевки.
Луг кончился, а впереди преграждает путь мрачная картина недавнего таежного пожара. Недогоревшие великаны-стволы, как подгнившие столбы, обугленные и черные, угрожают свалиться от легкого прикосновения или даже от звука и навсегда придавить путника. Кое-где они опираются друг на друга вершинами, образуя арки и причудливые черные пирамиды. Земля покрыта завалом хаотически вздыбленных черных колодин. Кое-где этот хаос уже скрывают густые заросли первого жителя пожарищ иван-чая да неизвестно кем занесенного сюда обитателя пустырей — роскошного лопуха.
Не трудно разгадать, что не больше года назад здесь прошел «комбинированный» — верховой и низовой — пожар при небольшом северном ветре. Мне не так давно приходилось вылетать на ликвидацию таежного пожара, и перед глазами ясно встает картина страшной стихии.
Со скоростью тридцати километров в час, с треском и ревом по вершинам деревьев мчится бушующая миллионами пляшущих языков красная пелена огня. Над кипящей пламенем тайгой подымается огромное плотное облако черного дыма. Удушливая копоть закрыла полнеба, спрятала солнце, запуталась в деревьях, придавила землю; огромное пространство тайги среди ясного дня погружается в черный мрак.
Вонючий дым выгоняет из норок горностаев и соболей, и они присоединяются к стайкам мчащихся с обезумевшими от страдания и страха глазами колонков и бурундуков, зайцев и лисиц. Эту таежную мелочь давят копытами лоси и косули, топчут медведи и волки. Кашляют и мечутся по веткам обезумевшие белки. Одни уже с горящей шерсткой замертво свалились на землю, другие пытаются спастись прыжками… Дым слепит глаза, запирает дыхание. Изнемогшие зверьки валятся на мох и вместе с воющими волками и стонущими медведями становятся пищей рыщущего низом ненасытного пламени. Все живое превращается в дым, в пепел…
Где тайга освоена человеком, и там он не редкий гость, языки всепожирающего пламени появляются часто, и виновник этому — он же, человек. Не любой, конечно, не всякий, а беспечный или вредный. Но кто виновник гибели тайги и ее жителей здесь?.. Кто превратил огромное пространство цветущей земли в пустыню?!.. Ведь здесь еще не ступала нога человека и выстрел охотника не будил веками спящее эхо… Зажечь тайгу здесь могла только молния.
Устраиваюсь на ночь у самой «опушки» гари. За сухими дровами ходить недалеко, но они зачернили руки, испачкали одежду, бороду. На бивак возвращаюсь черный, как из трубы. Но и этого мало: брюки и куртку облепили лопуховые репьи. Сдираю с одежды непрошеных попутчиков и бросаю в костер. Репьи потрескивают, издают приятный запах подогретого растительного масла. И тут вспомнил, что в Японии с давних времен возделывают лопух, как овощ. В его корнях есть сахар и белки, а семена дают душистое масло.
До темноты я успел надергать немного корней лопуха. Из поджаренных кусочков получились приятные сладковатые корочки. Часть засушенных корней растер на камешках и засыпал в кипящую в консервной банке воду. Получился вкусный вроде кофе напиток.
Ночная изморозь упрямо борется за свои права. Уже поднялось солнце, а она, побелив в темноте ночи листья трав, землю, обугленные колодины, не думает оставлять насиженное место. За ночь не прошла усталость, не хочется двигаться с места. Кажется, что поход длится несколько недель, а то и месяц. Привал приходится удлинять, но силы все равно куда-то уходят, слабеют мускулы, а по ночам опять болит колено. Скорее бы добраться до желанной реки, хотя бы до какой— нибудь речушки.
