— О, не стоит. Майор уже приходил. Я рада была познакомиться с вашим женихом. О нем так хорошо отзывались мои ученики. Да что с вами? Почему плачете. Что случилось?
— Мой жених на днях погиб, — ответила я сквозь слезы.
Когда я успокоилась и начала прощаться, заметила, что Анна Яковлевна плачет. Потом она рассказала, что потеряла мужа на фронте и теперь вся ее жизнь в работе, в детях. Я купила «Конструктор» и спиннинг и попросила Анну Яковлевну передать подарки тем двум ученикам. На душе стало как-то теплее и покойней. Скоро в экспедицию. Скорее бы из города, подальше от мест, напоминающих о недавнем прошлом.
Суббота, 26 октября. Здравствуй, мой молчаливый друг, мой дневник. Сегодня вернулась из экспедиции. Трамвай, скверик, рокот моторов в воздухе, моя комната — все здесь напоминает об Иване. И сейчас, как и все это время, не хочется верить, что он погиб. Такие люди так просто и бесследно не погибают. Бывало, в экспедиции иду таежной тропой и думаю, что вот за поворотом встречу… Брошусь оборванному, заросшему и голодному на шею и больше от себя не отпущу. А по ночам подолгу поддерживала высокое пламя костра. Думалось, увидит и придет на огонь.
Но он не встретился, не пришел, хотя сердце чувствовало, что он где-то близко, в тайге… В части ничего нового о нем не знают. Полковник встретил, как родную дочь. Сказал, что ко дню сорокалетия Великого Октября получат такую же машину и кто-то полетит на ней по трассе Кузнецова.
Воскресенье, 27 октября. С самого утра занялась стиркой. Над корытом и застал меня Курбатов. Он пришел сообщить, что через неделю полетит на новой машине по Ивановой трассе. В душе еще кипело зло, но мне не хотелось обижать человека, который скоро должен выполнить большое дело и, которого, может быть, тоже ждут не легкие испытания. Одного уже обидела незаслуженно перед полетом.
Приглашал в гости за праздничный стол на 7-е ноября. И хотя я не обещала, но и не ответила отказом.
Четверг, 14 ноября. Вчера вечером приходила Розалина. Хвалила Курбатова, говорила, что он в меня влюблен, и она за это не в обиде. А когда я вспылила, заговорила о другом.
Диплом кандидата она еще не получила, — какая-то задержка с утверждением в Аттестационной комиссии в Москве. А без диплома не может устроиться в институт редких металлов. Вот и зашла попросить, чтобы мой профессор поговорил с директором института. Ведь они — друзья.
А сегодня я передала ей ответ профессора: «Хорошим работникам протекция не нужна. Даже если человек и без кандидатского диплома».
Думала, что ответ ее обидит, а Розалина только презрительно улыбнулась и ушла.
Пятница, 15 ноября. Нет, так работать нельзя. После катастрофы с Иваном не могу сосредоточиться ни над анализами, ни над литературой. В декабре экзамен по диалектическому материализму, а я совершенно не готова. Решаю окончательно: приведу в порядок экспедиционный материал и иду в продолжительный отпуск.
Что буду делать?.. Прежде всего уеду из этого города; устроюсь техником или кем угодно, хоть поваром, в какую-нибудь поисковую партию и уеду в экспедицию на год или больше. Словом, не вернусь до тех пор, пока не заживут на сердце раны.
Пятого ноября Федор потерпел катастрофу. Он направил машину в воды какой-то большой сибирской реки, а сам высадился на парашюте в тайгу. Выехавшая комиссия неделю искала машину, но не нашла даже обломка. К несчастью, ни рыбаки, ни бакенщики, ни лесорубы падения самолета не видели. На поиски выходило больше двухсот человек.
— Сам не пойму, куда могла подеваться машина, — сказал Федор. — Могло унести в океан.
Он приходил ко мне вчера невеселый, подавленный, похудевший. Видно сильно огорчает неудачный полет и особенно — безуспешные поиски машины>.
На этом записи в дневнике Светланы прерываются.
После выпитого чаю с клубникой растягиваюсь у костра. Глаза смыкаются, события дня растворяются, уходят куда-то в подсознание и я в привычной обстановке — на аэродроме. По зеленому полю к серебристой машине в легком оранжевом платье, улыбаясь, спешит Светлана. Вот она все ближе и ближе… Скоро теплое дыхание нежно защекочет мне в подбородок, в лицо и шею… Но… Вдруг между нами на черном парашюте с неба падает Федор, и черная пелена купола прячет Светлану.
Не обращая внимания на рыдания женщины, Федор шагает прямо на меня. Вымученная улыбка перекосила лицо, сделала его страшным. Глаза полезли из орбит, налились кровью. Я размахнулся и изо всей силы ударил кулаком его в грудь, но кулак какой-то легкий, и удар слишком слаб.
— И… и… и… Эх… хе-хе!.. — душераздирающим ревом смеется Федор, и я просыпаюсь.
— Хэ… хэ… хэ!.. — несется над болотом раскатистое эхо. Ничего не понимая, вскакиваю на ноги, оглядываю темноту.
— И — эх… И — эх… И — эх… — уже наяву слышен рев из ельника. Хэ… хэ… хэ… хэх… — ответило болото.
На душе жутко и тоскливо. Хочется вынуть пистолет и стрелять в темноту или сделать что угодно, только бы прекратить терзающие звуки, навести в тайге порядок. Но я стою, не двигаясь и ничего не предпринимая, а рев повторяется то слева, то справа, то близко, то вдали, и болото уже не успевает отвечать сипловатым эхом — там слышится сплошное клокотанье.
Пришла пора гона лосей. Томясь своим одиночеством, ревут быки, призывая подруг. В голосе неимоверная тоска и обида, просьба и угроза, лютая злоба и дикая ласка. А самка в последний раз где-то в укромном месте кормит молоком детеныша или, на прощанье, зализывает на его боках слегка примятую пушистую шерстку. Потом она выйдет к неугомонному ревуну, и он замолкнет..
Но ждать и слушать — нет мочи, и я начинаю свистеть. Рев обрывается, в тайге воцаряется тишина, и глубокий сон обнимает болото. Подкладываю сучьев в потухший костер, ложусь на прежнее место и через несколько минут опять «брожу» одинокий на пустом аэродроме.
На рассвете просыпаюсь от холода. Костер давно погас, угли остыли. Из болота поднялся густой, пахнущий гнилью туман, но после хорошего сна и отдыха чувствую себя легко и бодро. Позавтракав, отмечаю переход через болото и трогаюсь в путь на северо-восток. За толщей грязно-серого тумана взошло невидимое солнце.
По-над болотом, как гигантские канделябры, стоят вековые многоярусные ели. Под ноги то и дело попадаются потемневшие от времени сброшенные рога лосей и изюбрей. Самцы сбрасывают их каждый год весной, вместо старых за лето вырастают новые рога.
Наконец нахожу давно нехоженную звериную тропку. Отмечаю поворот от болота вправо и углубляюсь в чащу. Над головой сомкнулись кроны, не пропускающие солнечных лучей к сырой почве, покрытой толстым слоем гниющей хвои. Под ногами потрескивают ветки и шишки, часто попадаются скрытые мохом скользкие валуны, полусгнившие колодины.
