Боже, опять кто — то ходит за палаткой. Бред. Никто не ходит. Звери в такую погоду сидят в лесу. А может, люди? Чушь!
В том углу, где спит Глеб, палатка совсем продавилась под снегом. Если снег не сбросить, она там прорвется. И Глеба засыплет снегом.
Но какой ветер! И останцы…
Я знаю, что я должна сделать. И я должна это сделать. Должна. Десять раз скажу «должна» и сделаю…»
Только на следующий день, восемнадцатого февраля, мы догадались, что эти, последние строки, были написаны в ту ночь, когда погиб Глеб Сосновский.
Утро 18 февраля выдалось ветреное и снежное. Ураган теперь доставал и до нашей тихой стоянки. С вершин падал снег, снег падал с неба, снег заполнил собой весь воздух. Дежурные через каждые пятнадцать — двадцать минут палками сбрасывали снег с крыши шатра, палатка, основательно прогретая изнутри печкой, обледенела и гремела под палками, как жесть. Настроение у всех подавленное, нечего и думать идти в такую погоду на перевал.
Ждали, что скажет штаб. Кожар уже запросил метеосводку — ответили: хуже быть не может. Теперь мы ждали решения. Рация молчала долго. Видимо, там решали. Потом Жора призвал к тишине и начал расшифровывать писк «морзянки». Штаб решил после воздушной разведки района Соронги все самолеты и вертолеты бросить на поиски избушки. Значит, они уверены, что искать туристов надо там. То есть живых.
Один из вертолетов штаб направлял к нам с продуктами и медикаментами. Продукты мы съели еще вчера. А обратно — захватят больных.
Вторым рейсом на Малик будут заброшены саперы с миноискателями. Зачем? Искать под снегом трупы? Миноискателями? По палатке прокатывается нервный смех. Смеются и тотчас давят в себе непрошенное веселье. Над Маликом такой снегопад, что в пяти шагах человека не видно. А что делается на перевале, одному богу известно.
Жора энергично отстукал: «У нас ураган. Принять вертолеты сейчас не можем».
Через пять минут рация пропищала утешение: «Завтра в вашем районе ожидается улучшение погоды. Барометрическое давление по обе стороны Главного хребта выравнивается».
Потом пошли указания об эвакуации обмороженных и больных и приказ срочно подготовить вертолетную площадку в районе лагеря: вырубить лес на площади сто на сто. Гектар.
Потом уж совсем непонятное: «Держите связь на волне 27,05 метра с отрядами Балезина, Воробьева и Кудрявцева». Дальше сообщались часы связи. Почему с ними связь должны держать мы? Где они?
— У меня на исходе батареи, — сказал Голышкин. — Я не смогу держать связь по три часа в день.
— Это ты им сообщи. Пусть пришлют новые, — сказал Воронов.
Он поднял голову от карты. Лицо — заросшее, хмурое, с кругами под глазами — осветила слабая улыбка.
— Видишь, — сказал он, подавая мне карту, — этот круг — радиус действия переносной рации. Отряды могли снабдить только переносными, не потащат же они такой чемодан, как у нас. Их, наверняка, забросили сюда вертолетами. Вот в этот круг.
Круг вписывал в себя верхнее течение Соронги с десятком притоков, восточные отроги Раупа и хребтик, который начинался от вершины «950». Это уже были, конечно, не те пять тысяч квадратных километров, о которых говорил полковник. Значит, вертолетчики все же пробились — вряд ли на Соронге погода намного лучше, чем у нас, на Малике. Циклон закрыл облаками и метелями весь Приполярный Урал.
Подошел Черданцев — в штормовке, с рюкзаком. На подбородке болтается маска.
— Играем на картах? Пометь мой маршрут.
Он нагнулся и ногтем прочертил линию от лагеря до вершины «950», а дальше круто изогнул ее к ущелью Соронги:
— Четверых беру с собой, — добавил он. — Через пять минут выступаем.
Воронов молчал. Нахохлился и смотрел мимо капитана, куда — то в угол палатки.
— Я не имею права вас отпустить. У нас нет альпинистского снаряжения.
— Э, — поморщился капитан. — Спустимся. Репшнур я забрал. Не возражаешь? Я их на этом шнуре, как на парашюте, спущу.
Воронов молча пожал протянутую руку Черданцева, молча проводил капитана с ребятами (пошли все вчерашние, за исключением сержанта) до подъема на перевал. И только когда они скрылись в метели, вдруг спохватился:
— У него же двое обмороженных!
В лагере Васюков его несколько успокоил:
— Капитан сала в тушенке наковырял, сделал какую — то мазь. Говорят, здорово помогло. Вам тоже могу дать, — предложил он мне.
Мазь напоминала вазелин, только бурого цвета. Пахла преотвратительно: горелый жир пополам с пихтой. Но щека зудела меньше.
Пока я возился с мазью, Воронов набил свой рюкзак, зашнуровал штормовку и натянул брезентовые бахилы. Я не сразу сообразил, что он собирается идти вслед за капитаном. Просто решил прогуляться по Малику, подобрать новую вертолетную площадку. Удивил меня рюкзак.
— Рюкзак? — усмехнулся Воронов. — Не могу же бросить капитана без подстраховки.
— Но пойми: тебе ведь штаб запретил покидать лагерь.
— Мало ли что можно запретить!
Он опять улыбался, от его подавленности не осталось и следа.
— К вечеру, я думаю, вернемся. Если не спустимся в ущелье. А может, спустимся?
С Вороновым ушли еще пятеро ребят. Взяли с собой ¦палатку, продукты, ракетницу… Не вернутся они сегодня. Будут ночевать на хребте, но не вернутся. Это было ясно написано на лице у каждого.
За Воронова остался Васюков. Он принял уход Воронова как должное. Ни тени удивления.
Вторую группу проводили тоже до подъема. Это метров триста по густому ельнику.
— Пока!
Помахали, прокричали «турпривет!» и исчезли в метели.
Вскоре после ухода вороновской пятерки Жора включил рацию. Подошел час связи с поисковыми отрядами.
Первым откликнулся Балезин. Я отчетливо слышал в наушниках его голос. «Алло, ребята! Мы идем по Соронге. Как слышите? Нас перебросили с Тур — Чакыра, как слышите?»
Я вернул наушник Жоре, и он сказал: «Записывай координаты…» Балезин был в районе того самого Мяпин — Ия, где Лисовский нашел избушку. Значит, ищут все — таки ту самую избушку?
Потом на этой же волне заработала вторая рация. В эфир вышел Воробьев. Он сообщил, что в отряде все здоровы, но продвигаются с трудом, так как снег глубок. По координатам выходило, что летчики высадили их километрах в сорока от Соронги, на каком — то притоке. Воробьев просил сообщить в штаб, что они уже сломали две пары лыж и один из спасателей идет на обломках.
Третий отряд в эфир не вышел. Видимо, у них было что — то не в порядке с рацией, так как позже выяснилось, что нас они слышали отлично.
Запросили Балезина о третьем отряде. Он назвал район где — то между нами и Раупом. Это самый северный отряд из всех четырех. Впрочем, сейчас их, считая группы Воронова и Черданцева, в районе Раупа уже шесть. К какой — то невидимой и неизвестной пока точке на Соронге двигались тридцать два человека с четырех сторон. Район поисков уменьшился до сорока — пятидеся — ти квадратных километров. На карте — миллионке всего — ничего, но чтобы обшарить даже это «всего — ничего», потребуется в лучшем случае три — четыре дня.
