Он вытер бутылки о шерсть верблюда и последовал по старым следам за Таунсом. Над дюнами поднимался столб дыма. Через двадцать минут он нагнал Таунса и передал ему его бутылку.
— Воняет, но пить можно.
— Я вылью её в бак. Чтобы разбавить. — Он остановился и повернул к Морану безжизненное лицо. — Мог бы меня позвать.
— Это — работа для одного. — Ему хотелось, чтобы Таунс взорвался, заорал, убежал или ещё что-нибудь сделал, только не это ужасное пустое выражение и мёртвый голос.
— Знаешь, почему я знал, что это случится, Фрэнк? Харрис был честный человек. Он думал, наличные деньги — то же самое, что охранная грамота. Имея на руках бумагу, они должны доставить владельца её, чтобы получить вознаграждение, а если деньги им отдали сразу, то незачем себя и утруждать.
Таунс молчал. Под ногами шелестел песок. Их спины и ноги покрылись испариной.
— Они довезли бы их только тогда, когда впереди брезжила бы награда. Как, черт возьми, мы могли допустить, чтобы такой человек, как Харрис, этого не понял? Он сам хотел идти. Он…
— Да, он сам хотел идти, сам хотел, и теперь его нет, и Лумиса тоже, разве я не вижу? — со свистом и клёкотом вырвалось из растрескавшихся губ и хриплых лёгких Таунса. Он замолк, втягивая воздух. Тяжело было видеть, как истекает гневом это ослабленное тело, но Моран был удовлетворён, что с этим покончено.
Столб дыма был теперь у них над головами. Они взобрались по песчаному склону, миновали гребень и вышли прямо на одинокую фигуру. Сержант Уотсон секунду-другую смотрел в их лица, ничего не спрашивая. Его глаза были широко раскрыты. Он все понял, но не мог лишить себя удовольствия и переспросил:
— Он мёртв, да?
Они смотрели в озверелое лицо, не в силах поверить в такой нескрываемый восторг.
— Да, — ответил Моран, и рот сержанта задёргался в спазмах смеха: безобразный звук притворного ликования. Это продолжалось до тех пор, пока кулак Таунса не свалил его с ног.
Уже по тому, как вёл себя Стрингер, Моран предвидел затруднения. Большую часть дня он, как и остальные, пролежал в тени, хотя и не спал: тайком следил за ними, но тотчас отворачивался, едва кто-нибудь приближался. Этим Стрингер демонстрировал: он бастует.
— Сколько времени нам нужно ещё? — спросил его Моран где-то после полудня.
Тонкое выбритое лицо выражало обиду. Моран ждал, ноги его дрожали: два часа сна ничуть не уменьшили слабости и головокружения.
— Так сколько. Стрингер?
— Меня это больше не интересует, мистер Моран, — последовал раздражённый ответ.
В знойном воздухе повисло напряжённое молчание. Неподалёку, опершись спиной о корпус самолёта, бодрствовал Таунс. С утра он не проронил ни слова. Во сне стонал Тилни. Кроу качал обезьянку, что-то ей нашёптывая. Рядом с ним писал в тетради Белами. В тени хвоста лежал сержант Уотсон с разбитым носом и почерневшей от запёкшейся крови бородой. Очнувшись после удара, он сказал Таунсу:
— Я и не жду, что вы меня поймёте. Это не ваше дело. Касается только меня. Меня одного. — Его глаза ярко выделялись на разбитом лице, все ещё сияя радостью. Он улёгся под хвостом самолёта и забылся приятной дрёмой.
Моран перевёл взгляд со своих товарищей по несчастью на конструктора:
— Хорошо, вас не интересует, но меня — да. Скажем, десять дней?
Моран надеялся, что названная им цифра засядет в мозгу у Стрингера, но тот на приманку не клюнул.
— Я должен объяснить причину, по которой отказываюсь от проекта. Я не чувствую поддержки.
— Мы будем помогать. Раньше ведь…
— Но вы все время прекращаете работу! Прошлой ночью мы потеряли целых двенадцать часов! — Он сел, повернувшись к Морану спиной.
— Прошлой ночью мы потеряли две жизни.
— Ну, в этом они сами виноваты, разве нет?
— Оставим это! — Усилия, которые он делал над собой, чтобы сдержаться, тоже вели к потере влаги. — Оставим это. Сейчас мы собираемся докончить самолёт, по вашему плану.
— При том, что нас стало меньше! Каждую ночь теряем двадцать четыре человеко-часа. Одна прошлая ночь обошлась нам в восемьдесят четыре человеко-часа, потому что ни один из вас не приступил к работе, а теперь…
Морана замутило, и он отошёл от греха подальше. Ему вспомнились тела убитых: головы почти отделены от туловища длинными кривыми ножами. Открытые глаза изумлённо вытаращены. Харрис, стыдившийся показать слабость, должно быть, знавший, на что идёт. И Лумис, все время деликатно подбадривавший их, стеснявшийся пить при других, чтобы не мучить тех, кто уже выпил свою воду. И эти двадцать четыре человеко-часа зарыты теперь в песок даже без креста.
Но Стрингер им нужен. Придётся смириться с тем, что он родился без сердца. Не его это вина — может, когда-то оно у него и было, но ссохлось от недостатка любви в раннем детстве; возможно — если бы только он мог в этом признаться — они сам сожалеет о своём уродстве. Именно так на это посмотрел бы Лумис. Как-то он сказал о Тилни: «Попробуйте пожалеть мальца. Каждую минуту он умирает всеми смертями, какие есть на свете, — как бы вы себя чувствовали в его шкуре? Пожалеем его». И Моран вернулся, чтобы докончить разговор со Стрингером, ничуть не обманываясь в том, будто научился у Лумиса состраданию, — просто ему нужно договориться со Стрингером прежде всего ради — спасения своей жизни.
— Не буду повторять вам, — начал мягко он, — что верю в вашу машину. Она полетит. Все мы в это верим. — Он заметил, что лесть на конструктора действует. Моран слышал, как высказался прошлой ночью Таунс, после того как ушли Харрис с Лумисом; «Возможно, у них есть шанс. Я скорее уеду отсюда на верблюде, чем сяду в этот гроб». В присутствии Стрингера такое говорить не следует.
— Я знаю, что вы думаете о моей конструкции. Вы думаете, она разобьётся и всех погубит. Мистер Таунс сказал…
— Послушайте, попытайтесь взглянуть на вещи его глазами. Он очень переживает, что навлёк на нас беду, и боится ошибиться, когда поведёт вашу машину, — это опять была бы его вина. Вы должны его понять. Для него это большая ответственность.
Моран продолжал льстить. Он ненавидел себя за то, что приходится прибегать к такому способу ради спасения жизни, но другого он не видел. Стрингер снова вернулся к потерянным человеко-часам. На этот раз Моран терпел, стараясь не реагировать на его скрипучие слова:
— Мне было ясно, что мистер Харрис делает глупость — но только мне. Место, где мы оказались, находится в самом центре пустыни, в стороне от дорог. И было совершенно очевидно, что туземцы сами сбились с пути.
— Мы об этом не подумали, — продолжал свою игру Моран: теперь не важно, что говорится, все это забудется. Важно улететь, пока в них ещё теплится жизнь. — Мы в ваших руках, Стрингер.
