— Но любовь есть любовь, — засмеялся Клим. — Все мы прошли через это!
— Не надо мерить всех на свой аршин, — наставительно сказал Кронин.
— Конечно, не каждому дано стать Ромео.
— Кто такие Ромео и Джульетта? — вздохнул инженер. — Бедные чувственные дети со слаборазвитым интеллектом.
— Не кощунствуй!
— Разве я виноват, что наши предки любили обожествлять свои инстинкты? Нет, я уверен, Лена и Антонов не Ромео и Джульетта, а вполне современные люди. Сильно сомневаюсь, чтобы они так ошалели от любви, что забыли и о делах и о собственной безопасности. Надо искать другую, более вескую причину.
— Так уж сразу и причину! — запротестовал Клим. — Ты скажи, хотя бы намек, самую маленькую зацепочку!
— Зацепочка есть, — хладнокровно сказал Лобов.
Ждан и Кронин дружно повернули к нему головы.
— База просила обратить внимание на отсутствие крупных хищников на Орнитерре, — пояснил Иван. — Наблюдения стажеров не оставили никаких сомнений на этот счет. Обычно ведь устанавливается определенный баланс между хищниками и растительноядными, а на Орнитерре он нарушен. Там встречаются копытные с зубра величиной, а самый крупный хищник не больше зайца. Да и таких немного.
— Из любых правил бывают исключения, — вновь вставил свою реплику Кронин.
— Исключения всегда подозрительны! — отрезал Клим.
— Так же, как и правила.
Лобов засмеялся:
— Философы! Во всяком случае, база осторожно намекает, что на Орнитерре вместо крупных хищников может действовать некий неизвестный фактор, а поэтому рекомендует проявлять разумную осторожность.
Ждан схватился за голову:
— Представляю! Скафандры, скорчеры, подстраховка — в общем, как на Тартаре!
— Осторожность еще никому не повредила. — Кронин был сама рассудительность. — Но скафандры и скорчеры на Орнитерре — это, по-моему, уже слишком.
— Конечно, — согласился Лобов. — Ненужная осторожность только затруднит поиски. Достаточно будет лучевых пистолетов и легких защитных костюмов.
Клим вздохнул.
— Это еще куда ни шло. Хотя, если подумать хорошенько, санаторий и лучевые пистолеты — разве это не смешно?
По розовому небу плыли редкие зеленоватые облака, похожие на рваные клочья небрежно окрашенной ваты. Невысоко над горизонтом неистово пылало крохотное голубое солнце. Посреди фиолетовой поляны на опаленной и поэтому порозовевшей траве стояла патрульная ракета, впаяв в небо острый хищный нос. Возле ракеты стояли два космонавта — длинный, худой Кронин и крепышок Ждан. Поляну со всех сторон окружал невысокий лес. Растительность поражала бесконечным разнообразием оттенков синего цвета — от нежно-голубого, почти белого, до густо-фиолетового, больше похожего на черный. То здесь, то там над лесом будто неподвижными, но в то же время стремительными в своем внутреннем движении столбами роились колибриды. Их оперение, окрашенное во все мыслимые цвета радуги, искрилось в лучах голубого солнца тревожным и радостным блеском драгоценных камней. Временами какой-нибудь из роев вдруг вспенивался, рассыпаясь на отдельных птиц, и опадал вниз, исчезая в синеве деревьев, а в другом месте поднималась новая волна колибридов и, как по команде, собиралась огненным столбом.
— Что-то Лобов запаздывает, — не то с беспокойством, не то с раздражением проговорил Клим, вглядываясь в сторону, откуда неторопливо плыли зеленоватые облака.
Кронин повернул голову, разглядывая своего друга с оттенком удивления.
— Поэтому ты и прибежал ко мне? А есть ли повод для беспокойства? Давно ли ты утверждал, что Орнитерра — настоящий санаторий? А Лобов на униходе, который шутя может проскочить сквозь термоядерное облако с температурой в миллионы градусов. Если командиры патрулей будут без вести пропадать на таких планетах, как Орнитерра, то всю нашу службу надо будет разогнать, а нас направить пасти стада жирных китов, Прилетит Иван, ничего с ним не случится.
… «Торнадо» совершил посадку в полукилометре от научно-исследовательской станции. Ближе приземлиться было нельзя — отдача ходовых двигателей могла повредить аппаратуру наблюдения, развернутую возле станции. Сразу же после посадки осмотрели станцию и кое-что выяснили: в ангаре не оказалось станционного глайдера, а в вахтенном журнале коротко значилось: «Ушли на облет наблюдательных постов». Всего этих постов было двенадцать, они располагались вокруг станции на удалении от пятисот до тысячи километров.
— Все ясно, — уверенно констатировал Клим, — потерпели аварию во время облета. Катастрофы на глайдере невозможны. Значит, сидят где-то на маршруте и преспокойно ждут нашей помощи.
Кронин исподлобья посмотрел на Клима и вздохнул.
— Ясно или неясно, а первоочередная задача определилась — надо отыскать глайдер, — заключил Лобов.
Ждану было поручено детально ознакомиться со станцией, Кронин занялся приведением в стартовую готовность «Торнадо», а Лобов на униходе отправился на поиск глайдера. Он вел поиск с помощью биолокатора, настроенного на спектр биоизлучения человека. Это был чертовски капризный прибор, чувствительный даже к малейшим помехам. Он требовал неусыпного внимания, так что на связь с товарищами у Лобова просто не оставалось времени. И вот командир запаздывал уже на двадцать минут. В ходе свободного поиска это сущие пустяки, но Клим почему-то нервничал, что было на него совсем непохоже.
— Прилетит, — спокойно повторил Кронин, — и, может быть, даже с этими влюбленными детьми на борту.
Он полной грудью вдохнул свежий ломкий воздух и, прислушиваясь, склонил голову набок.
Вокруг звучали странные голоса и — музыка. Мягкие стоны «О-о-о! А-a-a!», звонкие удары крохотных молоточков, тяжкие вздохи органа, густой гул контрабаса, беззаботное цоканье кастаньет и фривольные трели флейты — все это сливалось в бестолковую, но красочную симфонию. Можно было подумать, что поют орнитеррские птицы. Но нет, земные аналоги здесь не годились. Только совсем близко от сверкающего столба колибридов можно было услышать его печальную скороговорку: жужжащий гул сотен крыльев, шорохи и вздохи воздуха. Пели не птицы, а цветы. Скромные синие и зеленые цветы, совсем незаметные на фоне листвы. Они пели в полный голос лишь по утрам и вечерам. Чем выше поднималось злое солнце, тем молчаливее становились цветы. А в полдень, когда яростный голубой глаз сверкал в самом центре розового небосвода, цветы умолкали совсем. И только иногда из глубины синей чащи доносилось грустное, почти страдальческое «О-о-о! А-а-а!».
