class="p1">– Да.
– Франсу удалась переброска?
– Да.
Она очень быстро пришла в себя, я терял инициативу. Если она не захочет рассказать, куда отправился ее возлюбленный, я окажусь в дурацком положении.
– Он убил сторожа.
Мария Витальевна вздрогнула.
– Куда он мог направиться?
– Бедняга Ефимыч…
– Куда он мог направиться?
– Не знаю! – рявкнула она. Потом помолчала и с горечью заговорила. – В наполеоновскую Францию, куда же еще. Не так обидно, когда совершаешь что-то страшное ради общего блага, но в данном случае предпосылки неверны изначально. Наполеон не думал о благе Франции, какая чушь, я же сто раз ему это говорила! Он думал о собственном благе, только о собственном! Наполеон – это такой же тиран, как Гитлер, Сталин, Мао…
– Не слишком ли вы строги?
– Что с того, что Наполеон не строил концентрационные лагеря, тогда их еще не изобрели. Он кидал мужское население Франции под пули сотнями тысяч лишь бы прославить себя, ссылал политических противников на острова с убийственным климатом. Ах, Франс, Франс, почему ты не слушал меня!?.
– Мария, – осторожно прервал я это словоизлияние, очевидно, отголосок неоконченного спора, – как вы считаете, куда конкретно он мог направиться?
Секунд десять Мария боролась с собой, по ее лицу волнами пробегали судороги, и я всерьез стал бояться, что сейчас с женщиной случится истерика, но все обошлось.
– Мы не раз обсуждали эту тему, спорили. Давайте думать, – убитым голосом сказала Мария Витальевна. – Самое, наверное, крупное упущение Наполеона произошло, когда молодой инженер предложил ему проект парового судна. Наполеон отверг проект. Если бы Франции удалось построить паровой флот, англичанам пришлось бы туго. Знаете, Франс не без оснований утверждал, что Наполеона остановили два одноглазых: Кутузов и Нельсон. Так вот, паровой флот помог бы молодой империи корсиканца сокрушить английские парусники… Но как заставить Наполеона принять верное решение? Не представляю. Нет, Франс бы направился не сюда. Что теперь… Кутузов. Можно убить полководца, это реальнее. Но Кутузов не единственный военачальник в стране. Был Багратион, Барклай де Толли… Кстати, именно Барклай первым высказал идею заманить французскую армию вглубь страны. Александр первый всерьез рассматривал идею пригласить на русскую службу генерала Моро, и впоследствии Моро воевал против Наполеона… Нет, думаю, Франс не выбрал бы и такой вариант. Что у нас остается, Ватерлоо. Здесь, во всяком случае, можно влиять на события. Вы помните подробности? Не помните. В Бельгии перед Наполеоном стояли объединенные силы пруссаков и англичан. Сначала Наполеон навалился на прусские войска, победил их и обратил в бегство. Послав за ними в погоню корпус под командованием Груши, он вступил в бой с англичанами. И вот здесь судьба сыграла с императором злую шутку. Когда победа была у него в кармане, оказалось, что Блюхер обманул Груши и вышел в тыл французским войскам. Так вот, если бы Груши не оказался простофилей и поспел бы вовремя к основной части французских войск, история пошла бы по другому пути. Все что нужно – направить маршала Груши в нужный момент в нужное место.
– Скажите, Мария, – осторожно сказал я, – а почему вы помогаете мне?
Она криво усмехнулась.
– Не вам, Евгений, Франсу. Поймите, спасать Наполеона – это ошибка, он не возвысит Францию. Можно помочь корсиканцу остаться у власти, но пройдет лет десять, и Франс с ужасом убедится, какую ошибку он совершил. Наполеон переродится окончательно и станет настоящим тираном. А Франс будет мучиться, страдать и в конце концов со своим характером совершит какой-то безумный поступок, но уже ничего не изменит…
Оставался еще один вопрос.
– Мария, от кого Франс узнал о машине времени?
Она покраснела.
– Я ему не говорила.
– Ну-ну.
Женщина разозлилась.
– Я ему не говорила!
Поистине она была прекрасна в гневе: бледное заостренное лицо, сверкающие глаза, сжатые кулачки… Мария Витальевна, вас не интересует молодой, неженатый сотрудник уголовного розыска? Ладно, личное потом. С другой стороны, сколько же можно отодвигать личное на потом? Надеюсь, мысли не отражаются у меня на лице?
Я невозмутимо молчал, стараясь походить на Польшакова, в тишине тикали ходики на стене. Лицо у Марии было бледным, под глазами темнели иссиня-черные круги. Все-таки здорово ей за эти два дня досталось.
– Я ему не говорила, – тихо сказала Красина, – но как-то давно мне позвонил Валерий Андреевич, руководитель проекта. У нас что-то не ладилось, уже не помню что, и предложил приехать в КБ. Уже был вечер, мы с Франсом очень мило сидели. Я отказалась. Валерий Андреевич настаивал, я разозлилась и сказала, что машина времени – это всего лишь машина, а я человек и имею право на отдых. Франс услышал и спросил: что это за машина времени? Мне бы соврать, а я заявила, что не имею права сказать правду, и, разумеется, не могла заинтриговать его больше. Но к этой теме мы больше не возвращались.
– Павлов говорит, что Франс досконально знал, как работает машина.
– Если он смог перебросить себя, то разумеется. Но я ему ничего не рассказывала.
Я задумался.
– Где у вас хранятся рабочие записи?
Женщина покраснела:
– В записной книжке. – Она помолчала и тихо добавила: – Конечно, он мог их скопировать.
Выйдя на улицу и выбрав укромный уголок, я позвонил Польшакову. Увы, занято. Тогда я набрал адрес порта Варежкина и продиктовал результаты расследования. Потом кинул копию сообщением на телефон Польшакова. Что теперь? В списке у меня значились еще восемь человек, для очистки совести нужно побеседовать и с ними. Где тут стоянка такси?..
Я стоял, ожидая очереди, и меня обуревали противоречивые чувства. Конечно, парень псих, но… я его понимал. Лет семьдесят назад Франция в силу самых разных причин начала хиреть и из передовых стран скатилась во второстепенные. Мне бы, как французу, было обидно. Я сам, помню, в школе переживал, что мы продали американцам Аляску. И было еще одно чувство, чувство жалости. Этот Франс был дилетант, а ввязался в игру с профессионалами. Я был уверен, что мы с Польшаковым точно просчитаем его намерения. А люди Варежкина найдут и обезвредят. Франс был обречен.
Человек медленно приходил в себя. Тело ломило, зудела кожа, живот хватали спазмы. Чувства отказывались служить, в ушах шумело, в глазах было темно. Человек попробовал застонать, но сам не смог понять, издал ли хоть звук. Не было желания встать или выпить воды, хотелось одного, чтобы ушла боль. Но шло время, и боль стала слабеть. В темный мрак ночи стали прокрадываться белые пятна. Человек сделал усилие и разжал веки. В глаза хлынул яркий поток света, но человек заставил себя не зажмуриваться, и вскоре
