Ознакомительная версия.
На следующее утро Старый Роберт вернулся из своего розового сада очень поздно, и жена, подметавшая комнату, неодобрительно посмотрела на его выпачканные в земле руки.
— Он хочет уехать сразу же, мать, — неуверенно произнес Роберт.
— Кто это хочет уехать и куда? — Она продолжала орудовать метлой. Быстрые любопытные прутья выгоняли пыль из углов и щелей между половицами, перегоняли ее облачка на открытое место.
— Да Генри же] Он хочет сейчас же уехать в Индии.
Она прервала свое занятие и поглядела на него.
— В Индии! Послушай, Роберт… А, глупости все это! — закончила она, и метла еще энергичнее замелькала по полу.
— Я уже давно видел, как в нем росло это желание, продолжал Роберт. — А тут явился Дафид со своими рассказами. Вчера вечером Генри сказал мне, что уезжает.
— Так он же еще малолетка! — отрезала Матушка Морган. — Какие там Индии!
— Когда Дафид ушел с зарей, в глазах мальчика была жажда, которой ему никогда не утолить, даже если он и отправится в Индии. Неужели ты не замечала, мать, как его глаза все время смотрят за горы на что — то, чего он жаждет?
— Да нельзя же ему ехать! Нельзя!
— Ничего не поделаешь, мать. Огромная пропасть лежит между моим сыном и мной, но не между мной и моим сыном. Не знай я, какой голод его гложет, я, возможно, запретил бы ему покидать дом и он бежал бы тайком со злобой в сердце. Он ведь не знает, какой голод гложет меня, какое желание, чтобы он остался! И конец был бы тот же, — сказал Роберт со все растущим убеждением. — Между мной и моим сыном есть жестокое различие, как я все чаще замечал последние годы. Он перебегает от одного горшка с холодной кашей к другому и в каждый сует палец, твердо веря, что вот тут — то и найдет яство своей мечты, я же не приподниму ни единой крышки, ибо твердо верю, что везде только каша, и всегда холодная. Да, я не сомневаюсь, что огромные блюда пурпурной каши, облитой молоком дракона, сдобренной неведомой сладостью, существуют лишь в воображении. Он свои грезы испытывает явью, мать, а я, да смилуется надо мной бог, страшусь поступить так же.
Эта пустая болтовня вывела ее из терпения.
— Роберт! — воскликнула она с сердцем. — Всякий раз, когда нам грозят беда, нужда или горе, ты прячешься за словами. Где твой родительский долг? Мальчик еще мал, а за морем всяких ужасов не перечесть, да и зима не за горами. Зимний кашель сведет его в могилу. Ты же знаешь, он простужается, чуть промочит ноги! Никуда он отсюда не уедет, даже в Лондон! И пусть эти его глаза, про которые ты толкуешь, иссохнут от голода. Откуда ты знаешь, с какими людьми он поведется? Каким глупостям, каким мерзостям они его обучат? Я — то знаю, сколько в мире зла. Священник ведь чуть не каждый день господень твердит про силки и ловушки, которые расставляет нам суетный мир. Или ты не понимаешь? Но так оно и есть. А ты сидишь сложа руки и бормочешь всякие глупости про пурпурные каши, вместо того чтобы что — то сделать. Запрети ему — и делу конец.
Однако Роберт ответил с раздражением:
— Для тебя он малый ребятенок, за которым надо присматривать, чтобы он помолился на ночь, а выходя из дома не забывал надеть курточку, и ты не замечаешь в нем стали, как замечаю я. По — твоему, когда он упрямо выставляет подбородок, это мимолетный каприз расшалившегося несмышленыша. Но я знаю — и говорю тебе это без всякой радости, — что наш сын поднимется очень высоко, потому… да, потому что он не очень умен. И способен видегь только то, что хочет сейчас, сию минуту. Я сказал, что свои грезы он испытывает явью. И каждую он сразит стрелой своей же неумолимой воли. Этот мальчик добьется любой цели, к которой будет стремиться, ибо не признает ничьих мыслей и побуждений, кроме собственных, и я сожалею о его грядущем величии, ибо однажды Мерлин сказал нечто… Погляди на его гранитный подбородок, мать, на желваки, которые вздуваются на его скулах, когда он стискивает зубы.
— Он должен остаться дома, — объявила Матушка Морган и сжала губы в тонкую линию.
— Вот видишь, мать, — продолжал Роберт, — ты и сама бываешь такой же, как Генри, потому что не признаешь ничьих мнений, кроме собственного. Но я не стану ему препятствовать, потому что не хочу, чтобы он ушел тайком темной ночью, с куском сыра и краюхой хлеба за пазухой, с обидой в сердце. Я разрешаю ему уехать. И даже помогу, если он того захочет. Вот тогда, если я все — таки ошибаюсь в своем сыне, он вернется назад присмиревший, робко про себя надеясь, что никто не помянет его трусости.
Матушка Морган ответила: «Глупости», — и снова взялась за метлу. Она не поверит этому вздору и тем его рассеет. О, сколько всего она ввергла в небытие отказом поверить. Многие годы она сокрушала нелепые мечты Роберта тяжелыми фалангами здравого смысла. Ее войско атаковало без промедления и разбивало врага наголову. Роберт всегда устало отступал и некоторое время сидел, улыбаясь чему — то. Конечно, и на этот раз он скоро образумится.
Сильные загорелые пальцы Роберта рыхлили почву у корней розового куста. Они подхватывали комочки чернозема и аккуратно прихлопывали их там, где следовало. Время от времени Роберт с неизъяснимой любовью поглаживал серый стволик. Казалось, он поправляет одеяло на спящем и проводит рукой по его плечу, убеждая себя, что все хорошо.
День выдался ясный: зима чуть — чуть отступила и вернула миру взятого в плен заложника — маленькое холодное солнце. В сад вошел юный Генри и остановился у ограды под вязом, оголенным, изломанным грубыми ласками ветра.
— Ты подумал, как я тебя просил? — произнес Роберт негромко.
Генри вздрогнул. Ему казалось, что человек, который опустился на колени, словно поклоняясь земле, не мог заметить его присутствия, хотя пришел он для того, чтобы быть замеченным.
— Да, отец, — ответил он. — Как я мог не думать?
— И понял, что не можешь никуда уехать. Ты остаешься'?
— Нет, отец, остаться я не могу. — Печаль отца опечалила его, но жажда странствий стала только еще сильнее.
— Но на Вершину поговорить с Мерлином ты пойдешь? — умоляюще сказал Роберт. — И будешь слушать его внимательно.
— Сейчас и пойду.
— Генри, день же почти на исходе, а дорога туда неблизкая. Погоди до завтра.
— Завтра я должен уйти, отец.
Руки Старого Роберта медленно опустились, ладони с полусогнутыми пальцами легли на черную землю у корней розового куста.
III
Юный Генри скоро свернул с проезжей дороги на крутую тропу, которая взбиралась к Вершине и уводила дальше в самое сердце диких гор. Снизу было хорошо видно, как она петляет, прежде чем нырнуть в глубокую расселину. На самом высоком месте, откуда тропа убегала вниз, жил Мерлин — Мерлин, которого деревенские мальчишки, когда он изредка спускался в селение, осыпали бы насмешками и камнями, если бы думали, что он стар и беззащитен. Но Мерлин сумел окружить себя ореолом всяческих легенд. Кто не знал, что тилет-тег покорствуют ему и приносят вести от него и к нему на беззвучных крыльях. Дети шепотом предупреждали друг друга, что он водит дружбу с пятнистыми хорьками, и те отомстят за него, если он пожелает. И еще у него жила красноухая собака! Было чего бояться. Да уж, детям, которые не знают всех спасительных заклинаний, никак не следовало задевать Мерлина.
Ознакомительная версия.
