Что-то у меня в мозгах стронулось, и я спросил себя, читал ли я когда-нибудь «Клятву» целиком. Выходило, что не читал, даже не видел полностью опубликованной. Только в выдержках — одних и тех же: из учебника, из государственных документов, газетных статей и юбилейных речей. Мы все знаем, что она составляет краеугольный камень руссоистской цивилизации, но как звучит она — от начала до конца?
— Полный экземпляр? — библиотекарь музея вскинул на меня фасетчатые стрекозиные очки. — Кто вы по профессии? И есть ли у вас разрешение?
— А кто может его мне дать?
Очки затуманились:
— Откровенно говоря, я и сам не знаю… Просто этот документ у нас никогда не спрашивают… Он существует в единственном рукописном экземпляре, и я должен быть уверен…
— Вы можете быть совершенно уверены, — твердо сказал я. — Мне и читать-то необязательно. Что положено, я в школе отзубрил. Просто я делаю репортаж о музее. И вот несколько слов: «Глядя на священные страницы, благоговейный трепет…» Здорово закручено, верно? А вообще-то меня интересуют люди. Хранители истории. Скромные труженики. Как, простите, ваша фамилия?
Перед хранителем истории стоял напористый белобрысый недоучка, но скромный труженик хотел славы.
Он зря боялся за Ее сохранность. Она была в тяжелой кожаной обложке с коваными уголками, каждая Ее страница заключена в прозрачный пластик. Я скользил взглядом по строкам, выведенным твердым прямым почерком, крепкой, наверное, и тяжелой рукой. Иные были мне знакомы, иные — нет. «…В суровой борьбе, которую нам предстоит вести на планете Руссо, чтобы сделать ее пригодной к жизни для нас и наших потомков, мы обязаны быть равны. Не должно быть героев и толпы, аристократии и плебса, владык и ра-… — Я перелистнул страницу, — предостерегаем вас от перенесения на нашу планету язв земной цивилизации. Строгое ограничение в пище и одежде…»
Стоп, стоп, стоп. Здесь был какой-то разрыв. Здесь и, кажется, еще раньше тоже. Вот оно:
«…Мы утверждаем, что единственная функция, которая осталась человечеству, это развлечения…» — страница кончается, а следующая начинается фразой: «…естественными препятствиями, которые предоставляет ему мать-природа».
В конце последней страницы — ровно и наискось, тщательные и небрежные, с росчерками и без росчерков — шли подписи: Расмундсен… Паули… Каяк… Три каллиграфических иероглифа… Меникелли. М. Баттон… Ю. Баттон. На третьей строке слева тем же твердым прямым почерком — ни хвостиков, ни завитушек, — каким был переписан весь текст «Клятвы», значилось: «Иоаннидис».
Я захлопнул папку. Библиотекарь ждал и улыбался.
Я сказал:
— Красивая какая папка. Ручная работа?
Хранитель расцвел:
— Переплетное дело — моя слабость. Взгляните на наши полки, взгляните — все сам. Врачи не советуют, из-за близорукости, вот горе.
— Да, — вздохнул я, — вы уж берегите, пожалуйста, зрение. Здесь у вас драгоценные реликвии, а я пришел и… взял, например, на память.
— Вы бы не говорили так, если бы знали, какая у нас система сигнализации.
— Абсолютная надежность?
— Попробуйте сами глухой ночкой.
— Это, естественно, подлинный текст?
— Аутентичный, — гордо проговорил он.
— Неповрежденный?
— Как вас понять?
— Мне показалось… Я не специалист… Кажется, одна страница не совпадает с другой. Начало и конец — вы понимаете? Что-то там пропущено. Я невнимательно читал, но…
Он должен был бы схватиться за папку, впиться в рукопись своими окулярами. Если бы не знал.
Он взял Ее со стола и сунул под мышку.
— Вам показалось. Это полный и единственно подлинный текст.
— А кто передал его в музей?
— Это было до моего прихода сюда, я ничем не могу быть вам полезен.
Он боялся меня. Что-то скрывал и боялся. Вот уже вторая подряд встреча с человеком, который знает и боится, — первым был старикашка Монтгомери.
Я вырос в обществе без тайн. Тайны бродили лишь за границей освоенной территории — свирепые, шестиногие черные кони и красные пумы в душных глубинах сельвы, на берегах неизвестных рек. Они вызывали страх, если ты не вооружен, а других страхов не было — бандитов, пиратов, флибустьеров, гангстеров, что ли, мафиози, или как их там — это все на Земле осталось, только деды об этом помнили…
Гласность служила одной из основ нашего общества, оплотом гласности была газета «Старлетт», я в ней служил репортером, и от меня что-то скрывали.
Подведем итог. Если верить Монтгомери, двадцать четыре года назад во время прений в парламенте по вопросу об учреждении профессиональной футбольной лиги некий депутат, выступая против этого акта, ссылался на то, что сказано о футболе в «Клятве».
Я в ней ничего похожего не обнаружил.
Но в экземпляре из музея каких-то страниц явно недостает.
Он же, тот депутат, их, очевидно, читал.
Фамилия депутата Карамаякис. Фамилия покойного «колумба», переписавшего «Клятву», Иоаннидис. Тот и другой по происхождению греки.
Что еще говорил старикашка о депутате? «Он был постарше всех нас, мы его уважали…»
Межзвездный скачок от Земли до Руссо по земному и нашему времени занимает около десяти лет, в ракете они сводятся к нескольким неделям, но если ты был в числе первых…
Если ты был в числе двадцати двух первых, то остальных ждал около десяти лет. Этим остальным — десяти тысячам — в подавляющем большинстве было по восемнадцать-двадцать. Значит, «колумбы», останься они в живых, оказались бы старшими среди основного населения Руссо.
Но ведь они погибли — одновременно, от неизвестной болезни. Когда это случилось — до основной волны переселения или после, что была за болезнь, пострадал ли от нее кто-либо еще, я не знаю. Нигде об этом не слышал и не читал.
— А вдруг болезни вовсе не было?
Что же было?
Стоп, стоп. Как там в «Клятве»? «В суровой борьбе… мы обязаны быть равны. Не должно быть героев и толпы, аристократии и плебса…»
Может быть, здесь разгадка? Может быть, они просто не захотели стать теми, кем мог их сделать ход событий, — героями, неким подобием аристократии? Сочинили легенду о болезни, сменили имена и словно растворились среди десяти тысяч поселенцев — ушли, например, разведчиками в передовые отряды или охотниками — на рубежи сельвы.
И значит, кто-то из них в принципе через какое-то время мог стать депутатом парламента.
Иоаннидис — Карамаякис. Возможно, фамилия матери или друга, оставшегося на Земле. Избрав новое имя, он оставил себе происхождение. Тогда получается, что он знал о написанном в «Клятве» не потому, что просто читал ее. Он сочинял ее вместе с другими «колумбами» и сам переписывал.
