Майор слегка пожал ее руку и вышел.
До утра Таня не могла уснуть — разные мысли волновали ее. Ей было тяжело, во рту пересохло, очень хотелось пить, и она напрягала всю свою волю, чтобы не потерять сознания, выдержать до конца. В посещении майора она усматривала какую-то ловушку, но не была в этом твердо уверена. Иногда ей казалось, что если бы это было провокацией, то она в речи майора обязательно уловила бы фальшь. Но его слова звучали очень искренне.
Утром снова пришел тот же врач, молча осмотрел ее, сделал укол в руку и удалился. Час спустя ей принесли завтрак. Она не открыла глаз, продолжая разыгрывать беспамятство. Ей опять открыли рот и стали вливать какую-то микстуру.
Около двенадцати часов в палату вошел солдат. Он бегло взглянул на Таню, затем вышел к часовым, о чем-то поговорил с ними шепотом. Через открытую дверь Таня слышала, как зазвонил телефон, и один из часовых сказал: “Все хорошо”.
Теперь в палату вошли трое.
— Не кричите, Берта Шлемер, это не поможет, — сказал один из вошедших.
Таню подняли и с возможной осторожностью положили на носилки, накрыли простыней, вынесли из помещения. На улице стояла санитарная машина. Таню внесли в кузов, где оказались пружинные носилки Ее переложили на эти носилки — Два солдата сели с ней, третий с шофером, и машина тронулась, постепенно набирая скорость. Пружинные носилки подкидывали Таню. Один из солдат сдерживал их, стоя на коленях. Таня напрягала все силы, чтобы не застонать…
Спустя пять минут после того, как отъехала санитарная автомашина, из комендатуры вышел капитан Шмолл. Левый глаз его все еще был закрыт черной повязкой. Но одет он был щегольски, в парадный костюм. Заложив руки в карманы, покуривая сигару, капитан тихо прохаживался между комендатурой и госпиталем. Изредка он посматривал на ручные часы…
Прошлой ночью Андрей совместно с Батькой и секретарем горкома партии решили сделать налет на госпиталь и взять Таню. Но на ночь около госпиталя была выставлена усиленная охрана, а рядом находилась комендатура, где размещалась команда эсэсовцев. Хотя это обстоятельство и не изменило бы решения Андрея, но неожиданно возник другой вариант операции.
… Перед вечером Ксения зашла к Зине.
— Вот чудненько, что ты пришла, Оксанушка, милая, — вскрикнула Зина, стащила с девушки пальто и повлекла за собой.
Комната, в которую они вошли, с двумя большими окнами, завешенными тюлем, застланная коврами, заставленная мягкой мебелью и массой безделушек, была залита яркими лучами заходящего солнца. Зина, с вьющимися локонами, в сиреневом платье, была вся какая-то воздушная.
— Вот чудненько, что ты пришла, — щебетала она, — а я так соскучилась о тебе! И где ты пропадаешь? — Зина усадила Ксению на диван и сама уселась рядом. Затем вскочила, подбежала к столику, схватила сигарету, прикурила от зажигалки, которая была выточена в форме женской фигурки, затянулась. Зеленые глаза ее вдруг стали грустными.
— Ты стала курить, Зина? Что это с тобой? Зачем ты куришь? — спросила Ксения.
Зина еще раз затянулась, выпустила изо рта облако дыма, размяла сигарету в пепельнице.
— Ты знаешь, Оксанушка, меня иногда такая тоска гложет…
— Отчего же тоска гложет тебя? Ты всегда говорила мне, что тебе хорошо живется, тебя любят мужчины.
— Это правда, мужчины меня любят. Вот вчера опять приходил этот обер из гестапо. Он славненький Он очень любит меня Но мне хочется большего, понимаешь, большего. А может, это счастье настоящим было, а я чего-то большего ждала, как говорят. Только нет, это счастье не настоящее. Чувствует мое сердце. Ты понимаешь, Оксанушка, у меня талант, меня любят мужчины! Но ведь как же я транжирю этот талант? Кому я приношу радость? Я думаю, что я должна любить одного хорошего, русского всю жизнь, сделать его счастливым по-настоящему. Ты понимаешь, был у меня жених, Николай. Такой большой и красивый. И понимаешь, мне в последнее время кажется, что я с каждым днем все сильнее и сильнее люблю его. А может быть, это не тот Николай? А может быть, это совсем и не Николай? Может быть, это просто настоящий человек, которого создало мое воображение, мои грезы? Но он же придет ко мне, Оксанушка, придет. Как ты думаешь, полюбит он меня? Обязательно полюбит. Своей любовью, своим талантом я заставлю любить меня. Я брошусь ему на шею, обовьюсь вокруг него, как виноград обвивает дерево, буду целовать его всего-всего и любить страстно, беспрестанно. Разве он откажется от меня, а, Оксанушка? Я буду его рабыней. По его дыханию я буду угадывать его желания и предупреждать их. Разве он не захочет любить меня, Оксанушка, а? — Зина сделала паузу. На ее глазах были слезы. Ксения никогда не видела ее такой.
— Вот только глаза у меня зеленые, — продолжала Зина, — на мои глаза мужчины всегда смотрят как-то нехорошо. Вот в штабе работала переводчица Берта. Вот у нее глаза были! Голубые-голубые! А лицо — белое-белое. А губы красивые-красивые. А мои, как лепешки. От этой Берты все немецкие офицеры с ума сходили. Я сама много-много раз слышала, как они восторгались Бертой. А вчера мой обер, что в гестапо служит, ты знаешь его, был у меня. Так вот он говорит, что эта Берта была русской разведчицей. Вот какая девушка! Милая Оксанушка, мой обер говорит, что это королева, а не девушка. Мой обер говорит, что если бы его полюбила эта Берта, он бросил бы все — службу, имение в Пруссии, заводы отцовские, женился бы на Берте и пошел бы, куда поведет она его. Вот какие девушки бывают, Оксанушка! А теперь эта Берта арестована, под стражей в госпитале лежит. Он говорит, что у нее перебиты рука и нога, но от этого она еще красивее стала. Вот какая королева! Он мне сказал, что завтра за Бертой приедет специальный отряд, повезет ее во Львов.
— Какой почет ей, — сумела наконец-то вставить Ксения. — Наверно, повезут ее ночью?
— Нет, Оксанушка, днем. Он говорил, что приедут ровно в двенадцать. Я просила его завтра покататься с утра, а он говорит, что не может до двенадцати, потому что получили радиограмму, приедут за этой королевой в двенадцать часов дня.
— Жалко, что он не может поехать завтра с тобой кататься, — заметила Ксения. — А то бы я тоже с вами поехала. Мне давно так хочется покататься на машине.
— Но это мы устроим, Оксанушка. А сейчас давай ужинать. А то, наверное, скоро обер мой придет.
— Нет, Зина, я не могу больше задерживаться, ведь я забежала к тебе на одну минуточку, просто проведать тебя, а просидела целый час. У меня что-то прихворнула бабушка. Мне надо бежать домой, — расстроенно сказала девушка, а в синих глазах ее металось нетерпение.
— Ну, заходи, Оксанушка, ко мне, не забывай.
