Подчиняясь команде, через несколько минут на палубу вышли все, кто еще мог передвигаться.
То, что происходило сейчас на бриге, напоминало сцену из морской легенды о корабле с командой мертвецов. Молча полз на четвереньках боцман Латышев, все пытался и никак не мог встать на ноги. Ему бы только выпрямиться, засвистеть в свою дудку. Виданное ли дело, чтобы боцман брига свистел на четвереньках?
Кто-то оставшийся в кубрике карабкался по трапу на палубу, обрывался, снова карабкался, то умоляя помочь, то проклиная всех и все на свете.
Взялся за непривычную работу и Кириллов. Ломая хрупкие от болезни ногти, он впивался пальцами в тяжелые канаты, повисал вместе с матросами над палубой, чтобы там, где не хватало сил, подействовать хотя бы весом собственного тела. С завистью и изумлением смотрел он, как высоко среди снастей работают Плаксин и Сидоров. И казалось ему сейчас, что, быть может, напрасно было все, что он делал в прошлом, чем увлекался. Вот так прожить бы жизнь, простую жизнь моряка…
Нелегко досталось приведение брига в готовность к плаванию. На другой день тела двух моряков, зашитые в парусину, скользнули в океан. Не раз потом в угрюмом молчании собирались матросы, чтобы проводить товарищей в последний путь.
Сидоров, Плаксин и Кириллов всегда были рядом, словно поклялись никогда больше не расставаться. Странная дружба соединила трех таких различных людей. Если один из них брался за какое-нибудь дело, остальные тотчас приходили ему на помощь. Когда Плаксин задумал ловить медуз, которых он по неведомым соображениям зачислил в съедобные, друзья чуть не утонули в поисках этих причудливых существ, за которыми они отправились на маленькой парусной шлюпке.
Казалось, они все трое стараются уйти от воспоминаний о ночах, проведенных в трюме «Отважного», о мучительном пробуждении на другой день после пиршества. Только один раз Кириллов заговорил о недавнем прошлом.
— Если нам все-таки суждено спастись, вернувшись, я пойду прямо к Волкову. И пусть меня потом повесят на мачте вниз головой, как вешали нарушителей карантинных правил, но я расскажу все, что произошло на «Отважном» с «вечной пищей». И я столько передумал, вспоминая шаг за шагом наши опыты в лаборатории Иванова, что, кажется, начинаю понимать, почему в одних банках пища сохраняется, а в других превращается в яд.
— Ну? — одновременно воскликнули Сидоров и Плаксин, сидевшие на свернутом в огромную бухту толстом канате.
— Воздух! Вот что разрушает пищу. Воздух, если он остается в банках во время их кипячения в котле или проникает через плохую пробку; он портит мясо, овощи, фрукты. Это сейчас лишь догадка. Но я не успокоюсь, пока не проверю ее…
Как только бриг оставил позади пустынную, лишенную жизни полосу океана, опять начались попытки поймать акулу «на блесну». Одна из них увенчалась успехом, и стосковавшийся по своей работе кок из небольшой акулы умудрился сделать восемнадцать различных блюд. Но все же никогда бы не увидеть команде родной земли, если бы не встреча с фрегатом «Мадагаскар», имевшим большой запас провизии и средств против цинги.
* * *
Через три месяца маленький сухонький человек, сменивший внезапно умершего Волкова, с небрежным видом прочел секретную докладную записку, составленную Кирилловым. Еле заметно зевнул и со злорадством подумал: «Конец всем волковским фантазиям! И памяти о его делах не должно остаться…».
Адмирал поднял мутные, как льдинки в талой воде, глаза на трех человек, стоявших перед огромным столом:
— Чепухой больше заниматься не будем. Не те времена. До свидания, господа!..
Плаксин услышал, как Сидоров достаточно громко, чтобы попасть на каторгу, пробормотал:
— Подлец!..
Мичман торопливо закашлял; никто ничего не говорил, просто был у Плаксина неожиданный приступ кашля, мало ли что могло послышаться?
Бледные уши адмирала налились кровью, словно весь удар оскорбления достался им одним. Он резко вскинул голову и закричал:
— Благодарите бога, что ваша докладная не пойдет дальше корзины в моем кабинете! И то только потому, что перенесенные бедствия лишили вас рассудка.
На набережной друзья остановились. Спускались сумерки, было очень холодно. Внизу неспокойно струилась к морю Нева. Чайки носились над водою, садились на парапет совсем рядом с людьми — так близко, что было видно, как сильный ветер раздувает перья и пух, между которыми синеет кожа в мелких пупырышках.
— Вот и конец истории несчастного груза «Отважного», — медленно и тихо начал Кириллов. — Немало перемен произошло в Петербурге, пока мы торчали в океане. Злой рок преследует нас. Бури, штиль… А тут сама смерть. Нет больше сил! Брошу все. Займусь только честной, простой химией.
— Не бросите, — покачал головою Плаксин. — Уж если я чувствую, что никогда не смогу отделаться от мыслей об этих банках, как же вы это сделаете?
Сидоров смотрел на грязно-серые волны, на чаек, носившихся над ними с пронзительными криками, похожими на горький смех. Ему казалось, что все это он уже когда-то видел: и волны и слишком смелых чаек… Но где? Когда? Так и не вспомнив, он тихо засмеялся:
— Да, господин профессор, Плаксин прав: не бросите. Так же, как и я сам. И, может быть, совершенно необходимо, чтобы кто-то никогда не бросал своего дела вопреки всему, даже доводам здравого и холодного рассудка.
Желто-красный зимний закат заливал недобрым светом огромный кабинет в старинном здании адмиралтейства. Два человека в морских офицерских шинелях стояли у большого стола, заваленного картами, документами, книгами.
— Мы пригласили вас, Иван Никанорович, как крупнейшего специалиста по консервированной пище, — сказал старший офицер, обращаясь к старику, сидевшему перед столом.
— Хм! Крупнейшего! Если вы хотите знать, лучший в мире специалист — профессор Кондрашев.
— Но ведь он погиб еще во время одной из первых бомбежек Ленинграда! А нам нужно заключение о состоянии консервов, найденных в одном из подвальных складов. Я просил бы вас, Иван Никанорович, пройти туда вместе с Владимиром Петровичем.
В тоне офицера звучало сомнение. Ему показалось вдруг, что Иван Никанорович Глебов не сможет даже подняться со стула. Он сидел, закрыв глаза, и его бледное, опухшее лицо было совершенно мертвым.
Но вот Иван Никанорович широко открыл глаза:
— Ведите… Вниз?
— Вниз.
— Это я еще могу.
…Огромное помещение с низким потолком наполняли ящики, корабельные бочки, какие-то почти истлевшие мешки. На полках — позеленевшие навигационные приборы.
