Вторжение в Чехословакию? Дело это, конечно, не близкое, но Курбатов знал, что такого рода операции планируются военными штабами за несколько лет до их начала.
Отмолчаться? Сказать, что в его руки такого документа не попадало? А если его перепроверят? Тогда он навлечет на себя подозрения… Надо ответить правду. А правда опасна…
Курбатов решил, что настал час обратиться к людям Дзержинского. Только они могли помочь ему распутать затянувшийся узел.
Тогда-то он и написал письмо Проворову. Долго искал возможности переправить его в Советский Союз. Не сразу, но нашел. Письмо ушло надежным путем, минуя всевозможные цензурные рогатки.
Пани Ежельская между тем торопила со своим запросом.
— Мне известно, Владлен, — сказала она ему, — что у вас в штабе есть документы, которые меня интересуют… Известно, что они доступны вам…
Намек прозрачный. Тянуть больше нельзя.
Вопрос, интересовавший пани Ежельскую, находился в процессе рассмотрения. Разрабатывались несколько вариантов. Один из вариантов, пожалуй наиболее популярный, предусматривал совместно с германской армией возможность вторжения в Советский Союз. Политические цели не интересовали операторов штаба. Разработки носили чисто военный характер. В одном из вариантов предусматривалась возможность нападения Германии на Польшу. В этом направлении велись оперативные разработки довольно тщательно, основной упор делался на вступление в войну Франции и Англии, рассчитывалось, что Германия сразу окажется между двумя фронтами. Третий вариант умер, не родившись. По линии военной разведки пришел документ, в котором говорилось об активизации немецкой националистической пропаганды в Судетах. Высказывалось предположение, что Гитлер предпримет отторжение Судетской области с помощью вооруженных сил, как это он уже проделал с Эльзасом и Лотарингией. В правительство из штаба последовал запрос, рассматривать ли возможность открытия границ для прохода Красной Армии через польскую территорию на помощь Чехословакии. Последовал ответ — такой возможности не рассматривать.
Документы перевирать Курбатов не мог. Единственно, что он счел возможным сделать, это указать от себя, что это решение не окончательное, что за пропуск Красной Армии через Польшу высказываются многие высшие, офицеры. Правда, такого рода высказываний он не слышал. Но кто это мог бы проверить!
День как день. Обычный и ничем не примечательный. Дождливый день переходного времени от осени к зиме. На улице слякоть, холодный, пронизывающий ветер. Но никто еще не надел зимних пальто. Люди зябко жмутся, спешат, наклонив низко головы, пряча лица от ветра и дождя, падающего вперемешку с мокрым снегом. Тоскливо тянется время. Курбатов каждые полчаса проверяет, не остановились ли часы.
Медленно, медленно движется минутная стрелка, отсчитывая последние часы до встречи.
Погода, конечно, не очень пригодная для прогулки, но прогулка — дело любительское…
И вот он в парке. Темнеет. Редкие прохожие в голых аллеях. Курбатов отсчитывает лавочки. Около седьмой…
На ней кто-то сидит. Кто? Не тот ли человек, с которым назначена встреча?
Одежда? Почти ничего нельзя сказать об его одежде. Без особых примет. Так мог одеваться мастеровой, конторский служащий, клерк из банка. Невысок ростом, что-то знакомое в его плотной фигуре.
Ближе, ближе… Теперь видно и лицо. Неужели? Постарел, погрузнел даже, но не изменились черты лица. Сколько же прошло лет? Но он не мог забыть этого лица. Не мог забыть и тихого, с характерным сибирским говорком голоса.
— Здравствуйте, Владислав Павлович!
Курбатов опустился на скамейку.
— Здравствуйте, Михаил Иванович! — ответил он почти шепотом.
Проворов пристально смотрел в глаза Курбатову, ласково смотрел. Несколько насмешливым замечанием остановил его излияния:
— Мы навели справки… Офицер, на виду, полное, казалось бы, благополучие. И письмо… Беда случилась?
Холодноватость Проворова испугала Курбатова, но только на первое мгновение. Приехал. Приехал же.
— Беда? — переспросил Курбатов. — Нет! Беды нет… Я ждал весточки от ваших и не дождался.
— Разве вам не передали, что вы можете вернуться в Россию?
Курбатов сокрушенно покачал головой.
— Вернуться? Когда? Как? Там, в Сибири, меня сторожил Ставцев… Наверное, не только он. Кольберг имел на меня свои виды… Потом война… Кольберг запрятал меня в штаб… Контролировался каждый мой шаг… Я даже искал проходы через границу… Меня сторожили… А потом… Потом — время! Моя жизнь уходила в сторону от вашей жизни… Я любовался Россией, но я и не знал ее и боялся. Зачем, кому я там нужен? Как бы я мог объяснить, почему я не вернулся сразу…
— Сейчас объясняете же.
— Это здесь, а не там. И я ждал, должен же был настать час, когда я вам стану нужен!
Курбатов замолчал. Пристально посмотрел на Проворова.
— Да, да… Я начинаю понимать, — сказал он с горечью в голосе. — Я оказался не нужен!
— Обиды в таких вещах не должно быть, — перебил его Проворов. — Мы никогда со своего места не видим, нужны ли мы или не нужны. — И вдруг Проворов перешел на «ты», сразу сломав ледок: — Обиду твою понимаю… Тебе было здесь тоскливо, одиноко… Я обязан опередить твой вопрос: Наташа жива. В Крутицах… Учительница… Вохрин, ее отец, переехал в Москву. С ним…
Проворов на секунду замолк. Он искоса поглядывал на Курбатова. Внимательно приглядывался. Да, в нем что-то осталось еще от того юноши, с которым они встретились в Москве в 1918 году. А в глазах скрытые слезы. Вокруг губ горькая складка. Он замер, он ждет, значит, дороги ему и Наташа, и люди, которых он оставил…
— С дедом живет твой сын. Назвали его Алешей… Я его видел.
Курбатов молчал, хотя Проворов говорил с долгими паузами.
— Видел… В дом к ним прийти я не мог… Я специально пошел в школу. Его вызвали к доске. Я слушал его ответы… Умный мальчик… Мне показали его рисунки. Талантливые рисунки…
— Почему он живет с дедом?
— Я понимаю твой вопрос. Мне не у кого было спросить об этом… Но я знаю, что Наташа не замужем…
— Спасибо, Михаил Иванович, за весточку. Сам я не решился бы спросить…
— Почему же?
— Это на всю жизнь рана в сердце… И безнадежная рана.
— Возвращайся. Курбатов горько усмехнулся.
— Когда тебя нашел Кольберг?
— А он и не терял меня… Первый раз появился, когда еще война шла… Он свел меня с родней… Отсюда и карьера моя началась…
— Он что же, по старой памяти, за хорошие глаза?
— Нет! Он сам мне объяснил… Он считает, что я связан с вами… Про побег все того же мнения… Вы его устроили, и все… Я отрицал. Он опять появился, когда меня по службе вперед пустили… И началось…
